– Кажется, я никогда и нигде больше её не слышала. Разве ты не помнишь?
Я помню. Я точно помню, когда впервые её услышала. Компакт-диск прибыл утром перед моим отъездом в колледж (в обмен на шесть пакетов хрустящих звёздочек, которые я отправила Лукасу за две недели до того). Я слушала его в автобусе, на плеере «Сони Уолкман», и яркое солнце, пробиваясь сквозь мутное окно, грело мою кожу. В тот день у меня было две совместных пары с Джорджией и ее друзьями, девчонкой и двумя мальчишками, которые постоянно ухмылялись, но я слушала эту песню весь день без перерыва. Этот компакт-диск перевернул мою душу. Он обнимал её, как ласковые тёплые руки, напоминая мне, что я не одна в этом мире.
Лукас недоуменно улыбается мне и медленно качает головой.
– Ты меня пугаешь, Эм.
– Ты чего? Ты же записал эту песню на мой CD. «Дорогая Воздушная Девочка»…
– О Господи! Да, конечно! – он легонько стучит пальцем мне по лбу. – Твоя слоновья память… ну ещё бы тебе не помнить.
– Диск второй, трек пятый, – говорю я, и Лукас отвечает:
– Да, именно.
CD-диск № 2
Дорогая Воздушная Девочка,
Трек 1. Потому что твой папа, возможно, играл в рок-группе
Трек 2. Потому что ты хрюкаешь, когда смеёшься
Трек 3. Потому что ты сказала, что никогда её не слышала
Трек 4. Потому что всё это случилось не по твоей вине
Трек 5. Потому что в Берке надо было пригласить тебя на танец
Воздушный Мальчик.
x
Именно здесь, в кухне Аманды и Жана Моро, я впервые осознала, что люблю Лукаса. Это случилось шесть лет назад, за две недели до Рождества. Мы вернулись с праздничного обеда, который устроил друг Лукаса по работе. Он решил уволиться и начать собственный бизнес, а ещё после нескольких попыток ЭКО наконец выяснилось, что они с женой ждут ребёнка. Он произнёс целую речь в тёмной комнатке, которую снял в местном баре; небольшие кусочки Лукас переводил для меня, приговаривая: «Слушай и учись, Дейдра Барлоу!»
Домой мы вернулись на такси, подвыпившие, но не пьяные, и внезапно разразился такой гром, что мы остались ночевать в доме его родителей, не рискнув пройти крошечное, но опасное расстояние до пристройки. Перешёптываясь, мы на цыпочках прошли в огромную, тускло освещённую кухню, как подростки, которые вернулись домой слишком поздно. Сварили кофе, стараясь не шуршать пакетами печенья, найденными в шкафу.
Ссутулившись над гладким чёрным мрамором обеденной стойки, я смотрела, как его волосы растрепались от дождя, щеки покраснели от холода, смотрела, как он пил и ел, смотрела на его серые глаза и золотые ресницы, на веснушки на его носу и щеках, и внезапно ощутила это чувство. Это притяжение. Это тошнотворное напряжение в животе, будто волнение, возбуждение и страх – все слилось в один шипящий, горящий шар в моем кишечнике. Меня словно отбросило ядерным взрывом. Я стояла напротив Лукаса в тишине кухни, дождь стучал по окнам, но мне казалось, будто неведомая сила швырнула меня через всю комнату. Я поняла. Именно тогда я поняла.
Он улыбнулся мне. Его бледно-голубая рубашка была вся в пятнах дождя. – Где ты, Эмми Блю?
– Нигде, – я сглотнула. Мёртвая тишина дома давила на меня, побуждая признаться. – Нигде.
– Ты уверена?
Я вновь кивнула и сказала, прижав пальцы к тёплому фарфору кружки:
– Эта речь… и то, как расплакалась жена Патриса… я думаю о них.
Лукас поставил кружку, положил руки на стойку. Серебряные часы на его запястье постукивали по мрамору.
