В какой-то момент он ударяет по струнам, добавляет жесткости, на моих глазах рождается то ли шедевр, то ли надежда.
Он не будет исполнять эту песню на концертах, ни за что не будет, я ловлю звуки жадным, приоткрытым ртом.
Не могу отойти еще долго после того, как он прекращает играть.
– Я хочу тебя сейчас видеть, – выдыхает еле слышно в трубку, и я знаю, о чем он говорит, он говорит о той первой реакции, о выражении на лице, о моих реакциях, он помнит, как я выгляжу растрепанной, просящей, как я выгляжу, когда хочу его. Растревоженной, заплаканной, какой угодно.
Но новая музыка – это каждый раз рождение новой жизни.
– О чем она?
– Знающий человек однажды сказал мне, что невозможно отправиться в ад, продраться через все его круги, и выбраться невредимым, без единой отметки. Знающий человек также говорил мне, что пытался, пытался, пытался, пытался изо всех сил. И пытался до тех пор, пока не начал носить свои шрамы как украшение, пока они не стали его второй кожей. Она об этом.
Этот человек – я. Это мой ад. Мои слова. И песня тоже моя.
Я чувствую, что в носу предательски начинает щипать, думала, что плакать уже нечем.
– Почему тогда так нежно? Разве ад может быть таким нежным?
– Разве ад всегда об адской жаре и адских же муках? Есть сотня вещей, которые разрушают и мучают надежнее. Это не всегда грохот барабанов, как думаешь? Это может быть комфорт чужого дома, и все те вещи, которые мы создаем во имя любви или думаем, что любви. Это может быть сущая мелочь. Или тебе обязательно нужен черт с рогами, чтобы это звучало убедительно?
Я качаю головой, утираю лицо ладонью, хорошо, на самом деле, что он меня сейчас не видит. Нежное, самое нежное пламя во имя любви слижет мясо с костей, будто поцелует.
И ты позволишь ему.
Я отзываюсь негромко, после паузы, – Когда увидимся, ты сыграешь ее еще раз? Хочу послушать вживую. И хочу видеть тебя в этот момент тоже.
– Значит, тебе понравилось?
Мы все носим отпечатки, я стараюсь нести их с гордостью, замираю на секунду. Чистое. Чистое чувство.
– Понравилось – это не то слово. Ты ведь не заглядываешь к себе в душу и не выдаешь что-то вроде «мне понравилось, что я там нашел.» Или не понравилось. Но я заглянула в свою душу и меня до сих пор трясет. Самую малость. И волнует. Спасибо тебе.
– Это новая мелодия для 23-28, не знаю, что именно меня вело и пока не представляю, как на это ляжет лирика. Но у меня есть вера в эту вещь.
Я имею ввиду каждое слово.
Это роман двух студий, это роман двух творчеств, мы не лезем друг к другу в души, входим туда деликатно, еле слышно, оставляем свои отметины, все это похоже на поцелуи. Это об уважении, на самом деле.
Прикоснуться к чужой душе – это всего лишь огромное таинство. Не сломать ее при этом – это о доверии.
Мы говорим еще немного, прощаемся быстро, ему нужно бежать, мне, если честно, кажется, что мне нужно бежать тоже. Мне горит. Теперь действительно горит. Слова и мысли набиваются в голову, набиваются в горло так сильно, что становится невозможно дышать.
Мы прощаемся комкано и быстро, оба хотим, чтобы второй задержался хоть на секунду, но отключаемся все равно. Эти вещи, хорошие вещи, их хочется задержать в жизни еще хоть ненадолго, побудь еще немного рядом.
Я чувствую движение, что-то нарастает, что-то бурлит. Что-то множится.
Я делаю это сотню раз. Я сделаю это еще сотню раз, не умею и уже давно не хочу останавливаться.
