Коктейль из вины, это почти смешно, вот Илай говорит «мне все равно совершенно с кем ты, главное скажи мне об этом честно. Это не имеет значения, взаимная эксклюзивность для меня никогда не была ключевым моментом.»
О, милый, ты смешной такой, ты смешной такой, мне не хотелось никого другого, это было одурительно забавно. Ты все пытался запихать в свою голову целый мир, весь его распробовать, но вкусы смешивались, пока все не стало для тебя стылым. Бесполезным. Лишенным намека на вкус. Ты все пытался запихать меня в свои представления обо мне же, пока не пережевал, не переломал и не выплюнул. Вот только я осталась. Вот только я всегда остаюсь.
Вот Арт, и моя постель пахнет им, и мои волосы. Я люблю фиксировать его присутствие и таким образом тоже. Арт все прекрасно понимает, знает обо мне чуть больше, чем я готова была показать. И ПОЧЕМУ. ПОЧЕМУ Я ДОЛЖНА ИСПЫТЫВАТЬ ВИНУ ЗА ВСЕ ХОРОШЕЕ, ЧТО ЕСТЬ В МОЕЙ ЖИЗНИ. Что Илай оставил мне после себя? Что он мне после себя оставил, кроме беспощадной, испепеляющей боли?
И почему вещи не могут стать правильнее, почему любая любовь оказывается убогой, почему я..
Сотни вещей, которые я не стала бы прощать себе сама, но они оказываются прощены.
И сотни вещей, которые того не стоили. И все равно произошли. И он закрывается, комкает эти слова и кидает мне в лицо. Я прошу его остаться, я зову его по имени, «Илай», катается на языке привычно, как мед. Я понимаю, что цепляюсь и все мои попытки его удержать, только отталкивают его дальше, нет, нет, милый, постой, пожалуйста, подожди, ты не понял, это не то, что я имела ввиду.
Но сколько же можно жить в обороне? В оппозиции самой себе. Сколько можно саму себя выворачивать наизнанку.
Я вывернула само понятие любви наизнанку ради него.
Это Эллисон, о которой я думаю вполовину не так часто, как мне стоило бы. Ты ранишь людей, Скарлетт, ты ранишь людей, которым искренне не наплевать. Ты ранишь людей просто потому что ты никого кроме него не видишь. Это Эллисон, которая ранит меня в свою очередь.
Глаза закрываются плотно, я сжимаю руки в кулаки, выдыхаю медленно, вибрации, они живут под кожей.
Я думаю о ней вполовину не так часто, как должна бы. И вполовину не так часто, как она того заслуживает. Хорошего или плохого.
И это Альба, сжимается даже не сердце, что-то маленькое и бесконечное, в самой середине грудной клетки, душа, может быть. Моя собственная. Я так четко вижу чужие, так бесполезно пытаюсь распознать свою, сапожник без сапог, медиум в вечном поиске своей души. Сжимается, поднимает усталые глаза. И Альба. Ее дом и ее вещи, касание ее рук, все эти стены, все эти предметы, все это помнит их и помнит ее. Но не осталось даже собаки, мне не обнять милого Бруно, мне не вернуть ее, я скучаю по ней, я скучаю по ней каждый день. Я вспоминаю ее улыбку, принимая душ, начинаю плакать и не могу остановиться еще минут двадцать. Альба. Мир, где ее нет, я не могу его принять. Столько лет, столько лет ее нет.
И я понимаю, что стены давят, что дышать становится решительно нечем, что я не хочу принимать ни одну из этих действительностей. Если не хочешь принимать реальность – меняй ее, вот тебе дана огромная силища.
Это безусловно проклятье и безусловно дар.
Моя история – всегда об одиночестве в толпе, отмеченная смертью, я всегда остаюсь немного чужой среди живых. Дитя жизни, сама жизнь, я всегда остаюсь немного чужой среди мертвых.
