– Лу-ух умер, – прошептал он, считая, что Иренке стоит знать об этом. – Лу-ух умер, и теперь его место занял Гриммо.
Старуха сжала его ладошку еще сильнее.
– Тебе просто приснился сон, – произнесла она.
– Почему холодно?
– Ты простыл, наверное, когда за водой ходил…
Она уже поговорила с сельскими и рассказала им, где нашла внука, но умолчала о том каким.
– Что такое сыграть в два болта? – спросил мальчик, ощупывая бок. – Что это за игра?
– Не знаю, Волдо. Должно быть, тебе это приснилось.
На рассвете мы с Генрихом Чайкой вновь двинулись в путь, и, лишь выезжая из леса святого Августина, мой спутник, прежде не проронивший ни единого слова, пробормотал, глядя при этом куда угодно, но не на меня:
– Волкер, друг мой.
– Я слушаю вас, профессор.
– Простите великодушно за мое поведение.
– Ничего.
– Скажите честно: вы же затеяли тот спор о псевдонимах лишь ради того, чтобы позлить меня?
– О чем вы?
– Бросьте дурачиться, – он резко повернул голову и грозно взглянул на меня из-под густых бровей. Глядя на то, как Чайка мечет в меня молнии своим взглядом, я невольно захохотал.
– Отвечайте на вопрос!
– Давайте оставим эту тему. Мы оба пили водку с перцем…
– В самом деле? Вы так хотите это оставить?
– В самом.
– И вам ничуть не обидно, что я вот так от вас отвернулся и что наговорил лишнего?
– Я негордый.
– Ну-ну.
– Генрих, – я пригляделся к виднеющимся вдали башням Чадска, накинул на голову капюшон. – Я думал над тем, что было в истории о двух болтах. Думал всю ночь.
Мелко моросил дождь. Чайка не произнес ни слова, ожидая, пока я наконец разрожусь вопросом. Признаюсь, друг мой, мысли даются мне с особым трудом в утренние часы и по сей день, но, взяв волю в кулак, а мысли в кучку, я таки заговорил:
– Ну, допустим, Волдо был убит сыновьями барона Хладвига.
– Так, – Чайка утвердительно кивнул головой. – Пока все верно.
– Допустим, Лу-ух отдал свою жизнь ради того, чтобы Волдо ожил.
– Тебя это смущает? – Чайка ухмыльнулся. – Как, впрочем, и многих.
– М-м?
– Не каждый понимает, ради чего Лу-ух отдал жизнь.
– Бред какой-то, согласитесь.
– Нет, не соглашусь, – Генрих воздел руки к небу и тоном многомудрого наставника произнес фразу, смакуя каждое её слово: – Не пытайтесь понять и осмыслить поступки тех, чьи жизни лежат в иных плоскостях. Не думайте, что сможете понять замысел кошки или же кусающей её блохи. Не думайте, что вам доступно понимание замыслов Господа или Диавола. Нам, людям, – он говорил медленно, – доступно лишь понимание собственных мыслей, замыслов и реже поступков. И то не всегда.
– Проще говоря, Лу-ух поступил так потому, что поступил?
– Именно. Действие свершилось. Его жизнь стала дровами в костре новой жизни. Человеческой. Сила его жизни разожгла потухший костерок…
– Я понял, – перебил я Генриха. – Но все равно… Глупо.
– Может, да, а может, и нет. Лу-ух прожил многие сотни лет, и, если уж решил поступить именно так, значит, на то были свои, не понятные для нас причины. К тому же Лу-ух дал слово.
– Хорошо. Мне нравится про слово. Редко такое встретишь, чтоб, пообещав, шли до конца.
– Это все, что вы хотели узнать?
– Нет, – ответил я, – далеко не все. И более того – свой вопрос я пока так и не задал.
– Я жду, не томите.
– Как вы вышли на то, что Волдо и есть Ян?
– О! Я рад, что ты спросил! Волкер, я ждал этого вопроса! – Генрих Чайка захлопал в ладоши и чуть было не выпал из седла, но, успев вовремя ухватиться за луку, удержал равновесие. – Глупо бы вышло, упади я в грязь и…
