Февральское утро после допроса было серым и безрадостным. К общежитию подъехала машина, дежурный вызвал товарища Голицыну. Приготовившись к самому худшему, – к аресту, – Лиза спустилась. Но только вышла на лестницу – сердце ее радостно забилось. Внизу она увидела Симакова. Он ждал ее. Взяв под руку, повел в ближайший садик.
– Понимаете ли, Елизавета Григорьевна, – начал, как-то неуверенно, скованно. Галки горланили над головой на унизанных изморосью ветвях деревьев. – Тут такая история вышла. Даже не знаю, как и сказать вам.
– Вы говорите прямо, Николай Петрович, – попросила она. – Не стоит ходить вокруг да около. Меня подозревают в измене? Арестуют? Когда? – она спрашивала порывисто, нервно. – Вы тоже подозреваете? – резко остановившись, Лиза взяла его за рукав, заставив взглянуть в глаза. – Вы же все знаете, Николай Петрович, лучше других.
– Я-то знаю, Елизавета Григорьевна, – вздохнул Симаков, на его лице отразилось сочувствие, – за работу в тылу врага Вас хотели представить к награде. Взяли личное дело, и оказалось, что вы – дочь… ну, как это выразиться помягче…
– Как есть, – резко ответила Лиза. – Я дочь врага народа, что дальше?
– Вопрос о награждении сразу отпал, – беспомощно развел руками Симаков, – не положено, мол. Зато у некоторых товарищей появился другой вопрос. А соответствуют ли действительности представленные вами сведения, Елизавета Григорьевна? Можно ли основываться на них при разработке столь важной операции, как засылка агента в самое сердце абвера – кенигсбергский центр? Не завербованы ли вы, не даете ли дезинформацию? Одним словом, Елизавета Григорьевна, подозревают измену. Даже скажу больше – попытались даже обвинить.
– Но это неправда! – воскликнула Лиза, и слезы от незаслуженной обиды выступили у нее на глазах. – Это ложь! Вы же знаете, Николай Петрович! И про отца – тоже ложь! Все – ложь, – сдернув рукавицы, она стиснула руки на груди.
– Тихо, тихо, не нужно кричать, – майор успокаивающе обнял ее за плечи. – Да, я знаю, хотя мне и не положено не только знать ничего подобного, но даже сомневаться и беседовать с вами на эту тему. Но я руководил вашей работой, Елизавета Григорьевна, и хотя никто не говорит впрямую, обвинения косвенно ложатся и на меня. Я знаю, что они несправедливы. И надо сказать по чести, все остальные это тоже знают, но нужен повод. Дочь за отца не отвечает – у нас это только на бумаге. Как все и всегда. Да что там говорить! – он огорченно махнул рукой.
– Так значит, если меня до сих пор не арестовали, это просто задержка? – спросила Лиза, стерев рукавицей слезы с лица. – За мной приедут или вы меня сейчас заберете?
– Никто за вами не приедет, – сообщил неожиданно майор, – за вас заступились. В очень высокой инстанции, – он показал пальцем вверх. – Кто, сказать не имею права. Но тот, кто сделал это, как мне известно, был знаком с вашим отцом очень давно. Приказано отправить вас из Москвы, чтобы не мозолила глаза злопыхателям. Они примолкли, но большие люди быстро забывают о своих протеже, а злопыхатели не дремлют, рано или поздно дождутся случая, возьмут свое…
– Кто за меня заступился? – Лиза не поверила в то, что услышала.
– Мне приказано оставить это в тайне, – Симаков отвел глаза. – Не спрашивайте, Елизавета Григорьевна, все равно не скажу. Немцы сейчас намереваются на юге ударить, у нас формируется спецчасть, пойдет в Воронеж. Вас, Елизавета Григорьевна, назначат переводчиком при штабе. Вы по-немецки хорошо говорите. Будет вам применение. Это единственное, что сейчас возможно предложить.
