– Если в кафе или ресторане они пытаются заговорить с вами, вежливо дайте понять, что то, о чем они говорят, вас не интересует;
– Демонстрируйте вежливое безразличие, но не позволяйте своему гневу угаснуть. Он вам еще пригодится.
– Потрясающе, правда? – воскликнула Хлоя. – Так много людей тоже хотят противостоять им!
И правда, это было чудесное ощущение – знать, что мы не одни. Кое-кто из девочек в школе отпускает замечания насчет того, как галантно ведут себя немцы, не говоря уже о том, что многие оказались хороши собой – мускулы так и выпирают под серо-зеленой униформой. Конечно, нам уже давно не представлялось возможности поглазеть на симпатичных парней, но я не собираюсь доверять нашим захватчикам, неважно, насколько вежливыми и симпатичными они выглядят. Только не после того, что видела тогда на дороге. Я провожу пальцами по строчкам «Тридцати трех советов…», с трудом убеждая себя, что текст настоящий. Не задумываясь над тем, что именно говорю, я выдыхаю: «Это гениально».
Мне следовало понимать, что моя реакция воодушевит сестру. Вчера Хлоя, Maman и я возвращались на метро с почты, где забирали ящик овощей от дяди Жерара, и нас остановил светловолосый солдат, спросив на немецком, как ему доехать куда-то. Еще до того, как мы с Maman успели отреагировать, Хлоя шагнула прямо к нему, уперла руки в бока и заявила на французском: «Мы не понимаем ни слова из того, что ты говоришь, более того, нам все равно».
Если первая часть фразы была явной ложью, потому что мы обе в школе учили немецкий, то вторая – истинной правдой. Солдат, похоже, понял, что Хлоя его оскорбила, и вежливая улыбка пропала с его лица. Он начал злиться, но сестра, вместо того чтобы отступить, подошла к нему еще ближе, будто вызывая на бой. Сделает ли он это? Арестует ли ее за вызывающее поведение? В следующую секунду я готова была рвануться вперед и оттащить Хлою, но тут на станцию наконец подошел поезд. Maman, бледная как мел, указала на него и крикнула солдату на немецком: «Вот ваш поезд, мсье. Примите наши глубочайшие извинения!» Потом схватила нас обеих за руки и потащила в противоположную сторону.
Едва мы вернулись домой, Maman отправила Хлою в ее комнату, и та не выходила даже к ужину. Они, скорее всего, и дальше не разговаривали бы друг с другом, если бы мадам Ларош не пригласила нас сегодня на званый ужин.
Я кладу руку на колено Хлои.
– Maman всего лишь пыталась тебя защитить. Откуда она могла знать, как отреагирует тот солдат?
– Она пыталась оказаться ему полезной!
Я вздыхаю, понимая, что отчасти Хлоя права. Maman могла бы быть чуть менее вежливой с каждым немецким офицером, мимо которого мы проходим на улице. Но в то же время самой Хлое стоит прекращать руководствоваться лишь своими однобокими суждениями. Иногда мне хочется взять ее за плечи и как следует встряхнуть. Она реже влипала бы в неприятности, если бы время от времени вела себя более гибко.
– Просто будь осторожнее, хорошо?
Хлоя стонет.
– Адалин, ты не понимаешь.
– Чего я не понимаю?
– Как отчаянно я хочу сражаться. Ну не могу я сидеть сложа руки. Я должна что-то делать.
Я сопротивляюсь желанию начать оправдываться после этих слов. Естественно, я тоже хочу сражаться. Естественно, я хочу что-то делать – вернее, уже кое-что сделала. Но я стараюсь действовать более аккуратно и скрытно, в отличие от Хлои, устроившей в метро это опасное представление.
