– Флеккера, – без минутного колебания ответил Пран.
Профессор Мишра снисходительно рассмеялся:
– Ох, доктор Капур, доктор Капур… – Он нараспев процитировал:
Не проходи под ними, караван, или пройди без песни и молвы. Слыхали ль вы тот слабый свист в тиши, где птицы все мертвы?
– Джеймс Элрой Флеккер, Джеймс Элрой Флеккер…[76] – Эта мысль словно засела у него в голове.
Лицо Прана стало совершенно непроницаемым. Он думал: действительно ли он верит? Действительно ли он верит в то, что подразумевает? А вслух сказал:
– Если Флетчер… то есть Флеккер обязателен, я предлагаю включить Джойса в программу в качестве нашего двадцать второго писателя. Я с удовольствием поставлю этот вопрос на голосование.
Разумеется, Пран считал, что с позорным отказом от Джойса (а это совсем не то же самое, что отложить решение касательно него в долгий ящик) программная комиссия едва ли была готова столкнуться лицом к лицу.
– Ах, доктор Капур, вы злитесь. Не стоит кипятиться. Вы хотите надавить на нас, – игриво сказал профессор Мишра. Он опустил ладони на стол, демонстрируя собственную беспомощность. – Мы ведь не соглашались решить это сегодня. Лишь собрались, чтобы решить, стоит ли решать этот вопрос.
Для Прана в его теперешнем настроении это было уже чересчур, хотя он и знал, что это правда.
– Прошу понять меня правильно, профессор Мишра, – сказал он, – этот аргумент должен быть использован теми из нас, кто плохо разбирается в более тонких формах парламентских игр. Это лишь разновидность придирок.
– Разновидность придирок… разновидность придирок…
Профессор Мишра пришел в восторг, тогда как его коллег потрясла строптивость Прана. (Прану подумалось, что это действо напоминает игру в бридж с двумя «болванами».) Профессор Мишра продолжил:
– Я велю принести кофе, а мы соберемся и рассмотрим эти вопросы спокойно, как и следует.
При упоминании кофе доктор Нараянан оживился. Профессор Мишра хлопнул в ладоши, и вошел тощий прислужник в поношенном зеленом одеянии.
– Кофе готов? – спросил профессор Мишра на хинди.
– Да, сахиб.
– Хорошо.
Профессор Мишра сделал знак, что пора подавать.
Прислужник внес поднос с кофейником, небольшой кувшин горячего молока, мисочку с сахаром и четыре чашки. Профессор Мишра указал, что в первую очередь он должен услужить другим. Прислужник привычно так и сделал, а затем предложил кофе и профессору. Пока профессор Мишра наливал напиток в свою чашку, прислужник почтительно отступил с подносом назад. Профессор захотел поставить кофейник, и прислужник тут же выдвинул поднос вперед, а затем, когда профессор стал наливать себе молоко в кофе, вновь убрал поднос. Так же он поступал на каждой из трех ложек сахара, которые профессор клал в чашку. Это было похоже на комический балет. Было бы просто смешно, как подумалось Прану, если бы подобное неприкрытое подобострастие слуги по отношению к заведующему кафедрой проявлялось где-нибудь на другом факультете, в другом университете. Но это был факультет английского языка в университете Брахмпура – и именно от этого человека зависела судьба его заявки на должность доцента, которую Пран так хотел получить и в которой так нуждался.
«Почему тот самый человек, которого я считал веселым, шутливым, открытым и очаровательным в первом семестре, превратился в моем воображении в карикатурного злодея? – думал Пран, глядя в свою чашку. – Он ненавидит меня? Нет, его сила в том, что он просто бездействует. Он хочет поступать по-своему. В эффективной политике ненависть просто бесполезна. Для него все это словно игра в шахматы на слегка трясущейся доске. Профессору пятьдесят восемь – до выхода на пенсию у него еще два года. Как я смогу так долго терпеть его?»
