О Ганг! О Ямуна! Сарасвати! Годвари!
Нармада, Кавери и Инд!
Явите в божественных водах
Свои отраженья!
По дороге обратно он сказал Дипанкару:
– Так ты впервые окунулся в Гангу с тех пор, как приехал в Брахмпур?
– Да, – кивнул Дипанкар, не понимая, откуда старик это знает.
– А я вот каждый день совершаю омовения – по пять-шесть раз, – не без хвастовства продолжал старик. – Сейчас ненадолго окунулся, а могу по два часа в воде проводить, и днем, и ночью. Мать-Ганга смывает с нас все грехи.
– Видно, вам есть что смывать, – заметил Дипанкар (фамильное ехидство Чаттерджи вдруг дало о себе знать).
Старик потрясенно выпучил глаза: что за неуместная шутка?! Святотатство!
– А вы дома разве не купаетесь? – с ядовитым упреком спросил он Дипанкара.
– Купаемся, конечно! – засмеялся Дипанкар. – Но не по два часа подряд. – Он вспомнил ванную Куку и заулыбался. – И не в реке.
– Не говори «река», – одернул его старик. – Называй ее Ганга или Ганга-Мата. Это не простая река.
Дипанкар кивнул и с удивлением заметил слезы в его глазах.
– От ледяной пещеры Гомукх[52], что лежит в пасти ледника, до океана вокруг озера Сагар прошел я вдоль берегов Матери-Ганги, – сказал старик. – Даже с закрытыми глазами я понимал, где нахожусь.
– Вы определяли это по языкам народов, что встречались вам на пути? – смиренно спросил Дипанкар.
– Нет! Я узнавал места по воздуху в моих ноздрях. Разреженный острый воздух ледника, хвойный бриз ущелий, запах Хардвара, вонь Канпура, ни с чем не сравнимые ароматы Праяга и Варанаси… и далее, вплоть до влажного соленого воздуха Сундарбана и Сагара.
Он закрыл глаза и пытался воскресить в памяти эти картины. Его ноздри затрепетали, а недовольное лицо озарила умиротворенная улыбка.
– В следующем году я опять совершу восхождение, – сказал он. – От Сагара в дельте Ганги к заснеженным пикам Гималайских гор, на ледник Гомукх, к открытой пасти ледяной пещеры на великой вершине Шивлинг… Тогда круг замкнется, и я совершу полную парикраму[53] Ганги… ото льда к соли, от соли ко льду. В следующем году, да, в следующем году соль и лед, несомненно, остановят порчу моей души!
11.11
Наутро Дипанкар заметил среди собравшихся в шатре несколько озадаченных иностранцев – интересно, что они думают о происходящем, каково им? Они ведь ни слова не понимают из проповедей и бхаджанов! Впрочем, красивая, немножко курносая Пушпа вскоре подоспела им на помощь.
– Панимаитьи, – сказала она по-английски, – идьея очьень проста: всье, что есть у нас, мы складывайем к лотосовым стопам Владыки.
Иностранцы оживленно закивали и заулыбались.
– А сьечас я должна вам сказать, что скоро будьет мадитация на английском от самого Санаки-бабы́.
Однако Санаки-бабá оказался не в настроении проводить сеанс. Он болтал без умолку и обо всем подряд с профессором и молодым проповедником, причем все трое сидели на покрытой белой тканью платформе. Пушпе это не понравилось.
Заметив ее недовольство, Санаки-бабá сдался и провел-таки урезанную медитацию: закрыл глаза на пару минут и велел всем сделать то же самое. Затем произнес долгое «Ом». Наконец уверенным и безмятежным тоном, делая длинные паузы между фразами и чудовищно коверкая английские слова, произнес:
– Река света, река любви, лека браженства… Втянити насдрями фостух и пачуствуйти в сьебе вьесь мир и вирховное сащиство… Теперь вы ащутити только льегкость и браженство. Чьувствуйти, ни думайти…
