На станции вывалились из дверей, встряхнулись, будто оттоптанные курицы, оправили перышки, высоко подняли головы и пошли, красивые, гордые и независимые.
Потом ехали в маршрутке по улице Королева – две важные и неприступные особы.
И когда подходили к телецентру, Марина подытожила:
– Знаешь что, подруга… Выходи ты замуж за этого издателя. И наплюй на все. Иначе психушки не миновать.
– Я подумаю… – бесцветно отозвалась Надя.
Иван спал на английском диване, укрывшись плащом, а Илья – в кресле, неудобно откинув голову на спинку. Рот у него был открыт, и могучий храп разносился по холлу. Три пустых бутылки валялись под столом, гору окурков на каталоге венчали очки.
Иван проснулся, осмотрелся и сел, глянул на часы.
– Эй, подъем! Время восемь! – попинал Илью по ноге. – Сейчас твои служащие придут! А посмотри, в каком ты виде! Стыд и срам.
Все вокруг завертелось колесом.
Илья разлепил веки – не проспался.
– Я еще посплю…
– Рабочий день начался, хрен ты моржовый!
– Да?.. – Тот встряхнулся, стал искать очки.
Иван сунул очки ему в руки. Тот подул на них, надел, огляделся.
– Какой ужас… Я сейчас все уберу!
Он попытался встать, но его заштормило – упал руками на стол и отвалился в кресло.
– У тебя уборщица есть?
– Есть…
– Придет и уберет.
Он замахал вялой рукой:
– Нет… Увидит… Это несолидно… Я никогда не позволял себе опускаться… Я сэр Дюк, понимаешь?
– Ну, сейчас ты не похож ни на сэра, ни на пэра…
– В том-то и суть…
– Ладно, сам уберу! – Иван сгреб каталог с окурками и бутылки, унес в туалет. Оттуда приволок ком туалетной бумаги. – Вытирай стол!
Илья принялся размазывать пепел и коньячную лужу, Иван надел плащ.
– Ты уходишь? – заморгал Илья испуганно и беспомощно. – И оставляешь меня… в таком состоянии?
– Привыкай, не маленький. – И тут Иван плюхнулся обратно на диван. – Ё-моё… Надо же заявление писать.
– Какое заявление?
– По собственному желанию… Слово было сказано.
Илья помотал головой:
– Погоди… Ты что такое говоришь, Вань?
– Вчера на меня Крикаль наехал…
– Кто такой?
– К кому вы с Надей приходили. – Иван пошел к двери, но вернулся с новой идеей. – Илюха, а ты на работу возьмешь?
– Тебя? – наставил тот палец.
– Меня.
Илья засмеялся и погрозил ему:
– Не возьму!.. Я Надю беру! А если взять и тебя, то вы тут опять начнете! Не потерплю!
– А роман напишу – напечатаешь?
– Роман напечатаю.
– Поклянись!
– Чтоб я сдох! А про что роман?
Иван открыл дверь.
– Про Надежду!
Надежда со съемочной группой снимала сюжет в детском театре. Совсем маленькие, пяти-шести лет, дети танцевали взрослый танец. Получалось очень мило и притягивало взгляд. Оператор косился на Надежду, ждал сигнала остановить камеру, но его не было.
Дети закончили танец и встали в исходное положение, устремив взоры на своего балетмейстера. И лишь тогда Надежда подала сигнал.
Потом она брала интервью у женщины-балетмейстера.
– …К нам приводят даже трех-четырехлетних детей, и я считаю, это оптимальный возраст для начала танцевального образования. Чувство ритма и ритмические движения, как и колыбельные песни, закладывают мироощущение. Разумеется, если эти ритмы имеют понятный, узнаваемый смысл и принадлежат к определенной этнокультуре. Языком танца можно объясняться иногда лучше, чем словом. Например, в любви, правда?.. Танцующий человек мыслит иначе, поскольку владеет не только словом, но и более выразительным инструментом, передающим чувства, – движением…
