Лицо Зимина напряглось, а глаза забегали по сторонам. Цена получалась процентов на тридцать выше рыночной.
– Мои проценты – отдельно, – продолжала я. – Сюда не входят. Все деньги твои будут.
Прапорщик напряженно думал, и это было хорошо – «разработка» худо-бедно, но пошла.
– А не сделаешь ты, другой сделает. Из Калининграда ведь тоже не все нормально выехали: в свою квартиру и на свои бабки, – я усмехнулась. – Как я. Кто-то ведь до сих пор локти кусает, что вовремя свое не взял.
– Я такими делами не занимаюсь, – твердо сказал Зимин. – Разговор окончен.
Да, разговор был окончен. В принципе, этого и следовало ожидать.
Солнце пошло вниз, и офицеры начали сборы – пора было возвращаться.
В часть мы вернулись уже в сумерках. Второй «уазик» с моим завскладом свернул куда-то вбок на самом въезде в поселок: офицеров сразу же развозили по домам. Я попросила остановиться у КПП – хотелось прогуляться. Машина отъехала, и я пошла по прямой, обсаженной гигантскими тополями аллее.
– Теть Юль! – услышала я на подходе к гостинице.
Я обернулась; ко мне со всех ног бежал Петя Скачков.
– Я у вас военный билет забыл! – радостно сообщил рядовой. – И записную книжку.
Точно. Вчера мой подопечный схватил выстиранную и отглаженную мной одежду да так и выскочил вслед за командиром полка, оставив свои бумаги на тумбочке у кровати.
Мне, честно говоря, не хотелось прощаться с этим великолепным днем, и я с радостью ухватилась за мысль прогуляться еще чуть-чуть.
– А как посмотрит начальство?
– Комбат разрешил! – кивнул в сторону штаба полка Петя.
Я пригляделась: у штаба в группе офицеров стоял Петькин комбат. Он кивнул и негромко напомнил своему подчиненному:
– Чтобы на вечерней поверке был как штык!
– Есть, товарищ капитан! Я быстро! – просиял Скачков.
– И помни, что я тебе сказал.
До поверки оставались считанные минуты.
– Ну что ж, пойдем, кавалер. – И мы пошли мимо изумленных рот, как раз сейчас выходивших строиться на вечернюю прогулку. Зрелище было действительно захватывающим: фигуристая длинноволосая женщина в маскировочном обмундировании и лихо заломленном берете и под руку с ней бледный, истощенный, но сияющий от удовольствия «салабон».
– Я понял, тетя Юля, – потрясенный какими-то своими внутренними озарениями щебетал Петя. – Я все понял! Вы меня слышите?
– Да, Петя, слышу.
– Я понял, что страх еще хуже боли, – как-то неожиданно серьезно утвердил свою мысль Петя.
Мы прошли в обрисованную мне Щукиным дырку в заборе.
– Да что ты?
– Да. Это точно.
– Надо же…
Мы вышли в тихую улочку, ведущую к магазину с самой дешевой водкой в округе.
– Я и раньше понимал, что бывает жизнь – не лучше смерти.
– Хм-м, бывает, наверное… Ну-ка, подожди…
Слева мелькнула темная мужская фигура. Как-то странно он был скособочен, так бывает, если держать правую руку…
– В сторону! – скомандовала я, но Скачков судорожно вцепился мне в рукав:
– Не-ет! Тетя Юля! Наза-ад!
– В сторону! – Мне нужно было переместиться влево.
Он уже начал целиться…
Я стряхнула бойца и одновременно рванулась вперед – наперехват.
– Не-ет! – заорал Петр и кинулся между нами.
«Тых!» – стукнуло у меня в ушах, и Петя, судорожно вскинув руки, повалился на землю. Я присела, затем, сделав резкий бросок, в падении подсекла стрелявшего, и, пока он, растопырив руки, приземлялся, я уже была на ногах над ним.
– Лежать! – четко скомандовала я, выбила пистолет и завернула его руку к затылку – так, что послышался хруст.
