От тяжких дум начальника оперчасти оторвал звонок телефона. Андрей поднял трубку.
– Сташевич слушает!
– Андрюша! Срочно запри кабинет, – услышал он взволнованный и дрожащий голос жены.
– Зачем?
– У меня в лазарете только что побывал Рогозин, – она частила нервной скороговоркой. – Без разрешения вошёл в комнату, ту, что с телами Поплавских. Я не успела его остановить. А там – как ты велел! Всё оставлено на месте. Пуговица! Он наверняка её увидел. Рогозин выскочил из комнаты с пистолетом в руке! Сам белее смерти. Весь трясся. Он в управление наверняка побежал. Ты запер дверь? Запри! Срочно зап…
Дальше Сташевич слушать не стал, бросил трубку. Вскочил и, вырывая на ходу из кобуры пистолет, бросился по лестнице на второй этаж. К кабинету начальника лагеря.
Сверху приглушенно грохнул выстрел табельного ТТ.
– Эх, Даша! Не тому ты позвонила! Не мне, а Бабру надо было срочно запирать кабинет, – бились в голове Андрея под аккомпанемент учащённого пульса тревожные мысли.
Дверь в кабинет начлагеря оказалась настежь распахнутой. В нос саданул до боли знакомый запах сгоревшего пороха. Рогозин стоял спиной к входу, посреди комнаты, загораживая письменный стол майора. В правой, заметно подрагивающей руке младший лейтенант держал пистолет.
Не раздумывая, капитан Сташевич тяжёлой рукояткой своего ТТ нанёс ему оглушающий профессиональный удар между лопаток. Рогозин, словно переломившись в коленях, рухнул на пол лицом вперёд. Бледный, с перекошенным от боли лицом Бабр сидел за столом. Левой рукой ниже правого плеча он зажимал обильно кровоточащую рану.
Андрей сорвал трубку со стоящего на столе телефона.
– КП! Коммутатор! Срочно Громову в кабинет главного! Здесь раненый!
– Я здесь, товарищ капитан, – раздался за спиной Андрея голос жены.
Оба пострадавших, как начлагеря, так и покушавшийся на него подчинённый, оперативно получили первую помощь. Бабру повезло, пуля прошила его плечо навылет. Оглушённый Рогозин тоже сильно не пострадал. После доброй порции нашатыря, со связанными за спиной собственным ремнём руками, он сидел посреди кабинета на стуле. Голого по пояс, перевязанного белоснежными бинтами Бабра разместили на старом дерматиновом диванчике.
Обычно этот предмет казённой меблировки был вальяжно, по-купечески укрыт чёрно-коричневой, с шёлковым отливом куньей накидкой. Любовь Бабра к неуставной роскоши пришлась нынче кстати. Сей царственный меховой палантин пригодился для его раненого хозяина – теперь в качестве одеяла.
Больной, уколотый от болевого шока дозой морфина, явно расслабился.
– Какой же ты дурак, Алексей Иваныч! – почти добродушно ворчал он в адрес Рогозина. – Ну ладно Сташевич. Он человек новый, меня толком не знает. Но ты-то! Мы же с тобой с мая тридцать девятого, с самого Халхин-Гола знакомы. Ты рядовым, а я старшиной – вместе у комкора24 Жукова служили. Кто как не ты меня подраненного три километра на себе до лазарета нёс? И ты же, мой товарищ старый, теперь меня в ушкуйники25, детоубийцы записал! Да как же ты мог такое помыслить?! Чтобы я Лену и Машеньку своими руками?
– Пу-пуговица! – глядя куда-то в пол, просипел Рогозин.
– Да подарил я эту пуговицу Машеньке! А-а! Дрыть его! – вскинулся на диване Бабр. И тут же, скривившись от боли, улёгся обратно. – Не одну, несколько подарил.
– Несколько? – растерянно пробормотал Андрей.
