Все хлопчики обрезанные. Я специально заметил. Но по-хорошему.
Пошутил:
– Чего ж ты их, Евсей, всех пометил! Эх ты, не говоря, что коммунист, а как ответственный за своих сынов, как ты мог их обрезать – дать такой козырь возможному врагу распознать засланного разведчика?
Тут вошел в хату отец Бэлки Довид Срулевич. Или Сергеевич, как он сам себя называть не желал, но Бэлка и Евсей его представляли под таким отчеством.
Я как-то намекнул Евсею, что ему, коммунисту, не стоит стесняться никаких имен и тем более отчеств. Он по паспорту – Абрамович. А представляется Аркадьевичем. И тесть у него – Срулевич. А он его Сергеевичем переделал. Нехорошо. Недостойно звания человека, который отрекается.
– Сейчас уже не война, нечего прятаться, – примерно так я ему сказал.
Евсей со всегдашней своей открытой, но кривой улыбочкой ответил:
– Я только из-за красоты.
– Наплюй на красоту. Ты ж не виноват, что ваши имена для русского языка мало пригодны. Они, если честно, ни для какого не пригодны. Так что, клички себе собачьи принимать?
Евсей даже улыбаться перестал:
– При чем здесь клички, да еще и собачьи? Я ж русское имя подставил.
Я захотел свернуть тему, вижу, задел за болючее:
– Я в том смысле, что для вас наши имена все равно что клички. Так вы лучше свои оставляйте.
Конечно, я выразил свое мнение не сильно складно. Но Евсей не обиделся, а наоборот, стал ко мне ближе.
А сейчас Евсей засмеялся и кивнул в сторону Довида:
– Вот кто пометил. Я за каждым следил, чтоб подобного не случилось. И каждого Довид с-под носа крал. Кто именно резал Гришку и Вовку – не знаю. Довид не признается. А Иосифа – Зусель его поганый и резал. Ёську в честь товарища Сталина назвали. И Довид прекрасно это знал. Я специально сказал ему, чтоб не вздумал младшенького трогать с еврейскими мыслями. Нет, гад, и Ёську спортил. Без Бэлки не обошлось. Она целиком под его влиянием. Ну ладно. Резаные-нерезаные, лишь бы были здоровые. Немцы, думаю, не полезут. А больше я никого не боюсь. И немцев не боюсь. Бил я их, Мишка, ты ж знаешь, как бил! И в честь того, что побил-таки, я своих хлопцев и заделал. И еще заделаю. Мы с Бэлкой решили не останавливаться. А за Довидом следить надо крепче. И Бэлке пистон вставить, чтоб не разводила религию. Ну, теперь что ж?
Но я видел, что и сам Евсей всерьез не против довидовской мракобесной процедуры. Да, из людей трудно что-то выбить, особенно обычаи и предрассудки, если они процветали в народе веками. Хоть национализм, хоть что другое. Люди воспитуются трудно и не враз.
В такой мягкой обстановке приблизились к ужину.
Сели за стол. Дети кругом бегают, куски похватали, играют, шумят.
Ужинаем.
Разливаю по чарке, по второй.
Евсей пьет наравне со мной.
Довид – ни капли. Руководит детьми, чтоб как-то усмирить потихоньку.
Потом не выдержал, говорит с вилкой в руке, на полдороги застрял кусок, видно, мысль подперла:
– При царизме еврей не пил. Он был Еврей с большой буквы. На еврея смотрели в сто раз больше. Он только тем и мог выделиться, что не пил. Всегда трезвый. Это ему плюс ставили. За все другое – конечно, минус. А как же. Ми-и-и-нус. Для еврея специально законы делали. Туда не пускать, сюда не ставить. А при советской власти все стали с маленькой – и русские, и евреи. И при советской власти он стал как все. И туда, и сюда. Вот еврей и пьет. А что – как все. Так и он. И плюса у него не осталось ни одного. Ни однисинького. Сплошные минусы.
