Якари, зная, что требуется получить ответ на доставленное Йерушу Найло письмо, выставил на стойку чернильницу, положил стопку поганенькой серой бумаги. Лысина его сильно блестела от пота, что можно счесть признаком как нервного возбуждения, так и чуточку слишком жаркой натопленности привхожего помещения.
Дракон сграбастал Йеруша за плечи и хорошенько тряхнул, отчего в шее у Йеруша хрустнуло, зубы клацнули, а в глазах взбаламутилась обычная йерушевская безуминка и затёрла, закрасила мне-надо-подумательную отрешённость.
– Да, да, хорошо, пойдём в Анун! – эльф вывернулся из драконьей хватки и ногой подвинул рюкзак обратно, к нему. – Только доставай карту сам! Давай, ты сможешь! Ты кого угодно достанешь, Илидор!
Люди дороги и прочие грани безумия
Адденд – мельчайший, неразличимый глазом участник химической реакции, кутали, и он же – важнейшая частица конечного вещества. Фактически, без адденда никакого вещества и не получится.
Мадори Ллейнет Элло, декан кафедры гидрологии в Университете Ортагеная
– Мужики, а чего это вы тут делаете?
Холера его знает, откуда взялись у речки двое путников. То ли свернули с дороги водички попить, то ли…
Шестеро сумрачных бородатых мужиков обманно-медленно, по-медвежьи обернулись на голос.
– Мы-то? – Кумлатий, самый сумрачный и самый бородатый, со значением поднял огромный кулак с зажатым в нём пуком верёвок. – Мы обережь плетём.
– Ух ты!
Один из путников конём ломанулся вперёд, поглядеть на обережь поближе, точно в словах Кумлатия было такое приглашение. Хотя его, конечно, не было и быть не могло, и вообще – любой сообразительный и не ушибленный на голову человек сейчас предпочёл бы убраться с речного бережка как можно быстрее и дальше. Но путник, видимо, на голову был сильно больнёхонек, поскольку пёр к Кумлатию, сияя плотоядной улыбкой и бешено блестя глазами.
Глаза были нелюдские. Переливчато-золотые, словно чешуя на пузе ручьистой форели или на боках зеркального карпа.
– А это что?
Не дойдя десятка шагов до Кумлатия, путник остановился, привлечённый качающимся на волнах плетёным гробиком. Гробик был мелким, словно его делали для некрупной кошки. Разобрать, что лежит внутри, возможно было, только подойдя ближе.
Путник и подошёл. Смотрел на гробик, склонив голову, и улыбался так зубасто, что против воли хотелось заулыбаться ему в ответ.
Была в его лице, в сияющих глазах искренняя, обезоруживающая жадность, готовность поглощать без остатка и не жуя все прекраснейшие проявления окружающего мира – и шальная, но заразительная уверенность, что мир может быть исключительно таким. Прекраснейшим.
Это жадное любопытство, эта непосредственность не выглядели неуместно детскими, не казались издевательскими, потому что… Сейчас мужики, а особенно Кумлатий, стоявший к путнику ближе прочих, явственно понимали, что живой интерес ко всему вокруг – это лишь то, что видно на самой-самой поверхности, вроде барашков на волнах. А в глубине, под ними, – бурлит некая могучая сущность, которую, быть может, сложно понять, осмыслить и объяснить своё понимание словами, – но переть против неё было бы страшно неумно.
В гробике лежала куколка из верёвок и соломы – девушка с рыбьим хвостом. Аккуратно заплетённые тугие косы, большая грудь, набитая то ли тряпками, то ли соломой, витой поясок из верёвки и крупный, с роскошным двойным плавником рыбий хвост. То место, где на лице должны находиться глаза, перетянуто травинками на манер повязки, и видно, что путник, увидав эту повязку, уже не может оторвать от неё взгляда. Какая-то чуйка ему подсказала, что это главное в кукле – не гроб и не хвост, а ослеплённое для надёжности пустое лицо.
