Драмы - страница 10

Парис (тоже приподнимаясь).

В этом состоит

Ученье о путях сплетенных.

Батиста (тоже приподнимаясь).

В этом

Великое искусство глубины

И таинство сомнительного света.

Тицианелло (с закрытыми глазами).

И потому так много красоты

Таят полуразвеянные звуки,

И потому так манят нас слова

Неясные умершего поэта

И все, о чем тоскуем, отрекаясь.

Парис. И в этом – чары потонувших дней,

Прекрасного источник безграничный,

Мы гибнем, задыхаемся в привычном.

Все умолкают. Пауза. Тицианелло тихонько плачет.

Джанино (ласкаясь).

Не думай неустанно об одном,

В печаль не погружайся безутешно.

Тицианелло (с грустной улыбкой).

Но скорбь и состоит в терзаньи вечном

Одною мыслью, наконец она

Становится бесцветной и пустою.

Оставь меня, мне думать не мешай!

Давно я сбросил пеструю одежду

Наивных горестей и наслаждений,

И просто чувствовать я разучился…

Пауза. Джанино задремал на ступенях, склонив голову на свою руку.

Парис. А где Джокондо?

Тицианелло. Рано до рассвета —

Вы спали все – прокрался он из сада,

Тревог любви на нем дрожала бледность

И на устах – ревнивые слова.

Пажи проносят через сцену две картины: «Венеру с цветами», «Вакханалию». Ученики поднимаются и стоят опустив голову, с беретами в руках, пока проносят картины.

После паузы. Все еще стоят.

Дезидерио. Где человек, где истинный художник,

Достойный быть наследником его,

Могучий духом, властелин природы

И, как ребенок, вещий в простоте?

Антонио. Из рук его кто примет посвященье

И радостно уверует в свой дар?

Батиста. Кто не подавлен мудростью его?

Парис. Кто скажет нам, художники ли мы?

Тицианелло. Он оживил недвижный лес, и там,

Где в чаще шепчут темные озера,

Где плющ обвил высокий ствол дубов

Из ничего он вызвал сонм богов

С цевницею звучащею сатира,

Чья песнь желанье будит в существах

И увлекает пастухов к пастушкам.

Батиста. Он душу дал бесплотным облакам,

Плывущим мимо: белизну их тканей

Протяжных, бледных, тонких, как вуаль,

Он одарил желаньем нежным, бледным,

И черным тучам с золотой каймой

Дал мрачный бег, заставил улыбаться

Гряду округлых облачков, и тучкам

Серебряным и розовым заката

Внушил воздушность: все он оживил,

Все одарил душою и значеньем!

Из бледных, скудных, обнаженных скал,

Из волн зеленых пенного прибоя,

Из грезы неподвижной черных рощ,

Из скорби молнией сраженных буков

Он создал человечески-живое

И научил нас видеть духа ночи.

Парис. Из полусна он пробудил нам душу,

Ее обогатил и озарил,

Нас научил он наслаждаться днем

Как зрелищем текучим и блестящим,

Он научил взирать на нашу жизнь,

В ней видеть красоту ее и радость.

И женщины, и волны, и цветы,

И шелк и золото, игра камней,

Высокий мост, и светлый луг весны,

И нимфы у хрустальных родников,

И все, о чем мы тихо любим грезить,

И все, что нас чудесно окружает

В действительности яркой и роскошной,

Через него прониклось красотою,

Пройдя чрез душу вещую его.

Антонио. Как в хороводе стройность красоты,

Как факелов мерцанье в маскараде,

Как музыки певучей колыханье

Для спящей сном недвижимым души,

Как зеркало для женщины прекрасной,

Тепло и свет для луговых цветов —

Отражена волшебно красота

Во взоре человеческом впервые…

В нем зеркало свое нашла природа.

«О, разбуди наш дух! сплети из нас

Вакхическое шествие, художник!»

Так все живущее к нему взывало

И жаждало безмолвно его взора.

В то время, как Антонио говорит, в дверях тихо появляются три девицы и останавливаются, слушая его. Тицианелло, который стоит немного поодаль, рассеянный и безучастный, замечает их.

Назад Вперед

Драмы - страница 10

Похожие книги