Дон попробовал солгать раз – другой. И нашёл, что врать и выслушивать даже самое очевидное враньё действительно гораздо проще и удобнее. Постепенно он стал говорить правду всё реже и реже, пока наконец не отвык от неё совсем.
Дошло до того, что у него развилась аллергия. Стоило сделать, при нём правдимое замечание, пусть даже самое пустячное, как он покрывался красными пятнами и задыхался. Если правдоруб не унимался, то Доналду становилось по-настоящему худо. У него начинались приступы крапивной лихорадки, отёки, резь в глазах, насморк, кашель, зуд по всему телу. Язык опухал так, что вываливался из рта.
За такую принципиальность Доналда очень уважали и он достиг больших высот в бизнесе. Единственное о чём он жалел, так это о потерянных годах в юности. «Если бы я просёк всё это на пару лет раньше, стал бы по-настоящему большим человеком – мэром, госсекретарём, а то и президентом.
«Пожалуй, – подумал я, – Дон был не так уж и неправ. Голодранцы лучше понимают язык силы».
Это стоило проверить и я немедленно заявил:
– Конечно, я мичмак. Не отпустите сию же минуту, я вам всем морды набью. Живо доставайте меня из сетки!
Наступила тишина, затем я почувствовал, что меня легонько раскачивают, и я грохнулся на землю. Руки и ноги затекли и я не мог ими пошевелить. Постепенно всё отошло. Я обнаружил рядом мой реактивный ранец, его успели принести.
Мои новые знакомые столпились вокруг. Теперь я их хорошо разглядел. Они выглядели обыкновенными людьми, вот только давно немытыми, да и одетыми в какое-то тряпьё. Вместо обуви на них было вообще невесть, что – куски кожи привязанные к ногам ремешками. На одном только были надеты старые рваные ботинки с высокой шнуровкой. Он стоял впереди других.
Ты мичмак? – спросил он меня.
– Вроде того. И да, и нет, – ответил я уклончиво. Я понятия не имел, кто такие мичмаки и почему они лучше горбунчей, потому стоило вести себя осторожно, – Что это вы такие… неумытые? – переменил я тему беседы, – Река же вот она, рядом.
Толпа заволновалась. По рядам прокатился удивлёный гул.
– Тратить воду на мытьё нельзя, – наконец ответил мне тот в ботинках со шнуровкой, стоявший впереди остальных.
– Почему?
– Дорого стоит. У нас неразлитой воды совсем мало осталось. Последняя река.
– Что вы такое говорите? А куда вы девали Миссури с Миссисипи?
– Давно загнали в бутылки.
– Чёрт побери! И Амазонку вы туда же засунули?
– Не слыхал про такую, – ответил тип в ботинках. – Как вы сказали?
– Амазонка. Она где-то на юге. Не помню точно где. Не то в Техасе, не то в Калифорнии.
– Не имею понятия где это. Но вся пресная вода давным давно разлита.
– Выходит без купанья живёте?
– Как это?
– Ну не плюхаетесь в воду, чтобы смыть грязь или просто поплавать.
Глаза оборванцев округлились. Старший (в ботинках) так взволновался, что даже отступил назад.
– Влезть в воду всем телом? – спросил он в ужасе, – Нет! Это запрещено законом. У нас мало воды, её надо беречь. У рехляндцев воды больше. Говорят, что они раз в месяц умываются. А в городах вообще воды не осталось.
– А какой ближайший город? – немедленно спросил я.
Собеседник удивлённо посмотрел на меня, но ответил: – Нью Рим.
– Нью Рим? Надо же. Далеко отсюда?
– Три – четыре дня ходу. Это если пешком. Но через лес идти опасно, там полно нечисти вроде горбунчей.
– А кто это – горбунчи? – спросил я осторожно.
– Враги, – последовал лаконичный ответ.
