Глава четвертая. Веселый месяц май
Двенадцать месяцев в году, -
Считай иль не считай –
Но самый радостный в году
Веселый месяц май.
«Робин Гуд и шериф», перевод С.Маршака
Ну вот, пожалуйста.
Год одна тысяча сто девяносто третий от Рождества Христова, месяц май, графство Ноттингемшир.
Робин Гуд и его стрелки направляются в деревню Руттерфорд – выпить эля, поплясать с местными девушками, прикупить у Хромого Тима наконечников для стрел.
И вместе с ними по весенним полям идет верзила Джон Литтл. Джон Маленький. Маленький Джон. То есть, я. Бывший Иван Меньшов одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения, студент истфака. Как любил говаривать мой дед: «Мама, роди меня обратно!»
Народ Ноттингемшира празднует окончательную победу весны над зимой, денек выдался теплым и солнечным, как будто нарочно созданным для майских забав, и стрелки из Шервудского леса беззаботны и веселы. Они болтают и поют (чаще всего фальшиво), а иногда от избытка сил принимаются бороться друг с другом, как разыгравшиеся щенята. Если же кто-нибудь из них начинает вертеть палку, лучше не подходить к нему ближе, чем на пять шагов. Я вовсе не рвусь получить еще несколько шишек и ссадин в придачу к тем, которые у меня уже есть.
Все стрелки из Шервудского леса – «волчьи головы», за поимку любого из них шериф заплатил бы щедрее, чем за уши убитого волка, но что с того? Они идут на праздник, беспечнее любого сокмена или виллана, избавившегося в этот день от тяжкого труда. Только Дикон по кличке Барсук остался в надежном лесном логове, да еще Кеннет Беспалый.
Дикон разучился веселиться в тот день, когда стражники сожгли его дом во время сбора «саладиновой десятины»[2] и убили его жену. А Кеннет Беспалый, которому отрубили три пальца на правой руке за убийство королевского оленя, никогда не любил «бесовских игрищ».
Что ж, может, празднование майского дня и впрямь пошло от бесов! От тех стародавних дней, когда свет Христова учения еще не воссиял над Британией, когда бритты и скотты плясали свои языческие пляски под флейты и рожки, а старые боги, объявленные потом вне закона, в неистовых буйных танцах чертили на лужайках «ведьмины круги».
Но стоит ли бояться языческих игрищ тем, кто сам стоит вне закона?
И шервудские стрелки, пройдя через буковую рощу, присоединяются к жителям деревни Руттерфорд, собравшимся возле разукрашенного майского дерева за деревенской оградой. А вместе с аутло[3] из Шервуда в праздничную толпу вливается Джон Литтл.
Как же, черта с два мне удалось в нее «влиться»!
Спасибо Кеннету Беспалому, который одолжил мне свой плащ: эта суконная тряпка едва доходила мне до колен, но я был рад и такому прикрытию. Без плаща я чувствовал бы себя все равно, что голым, настолько отличался мой наряд от нарядов всех людей вокруг. Шервудские стрелки уже успели привыкнуть к моему одеянию, но крестьяне Руттерфорда глазели на меня, как на некое заморское чудо. Они даже не подозревали, насколько я был заморским.
Похоже, их удивляли не только мои «шоссы», «камиза» и обувь, но и мой рост. Я где-то читал, что век от века люди становятся крупнее, а вот теперь сам в этом убедился. Если в двадцать первом веке я был просто высоким, то здесь казался чуть ли не великаном: вряд ли кто-нибудь из здешних мужчин доставал мне хотя бы до уха.
