Читать онлайн Константин Крылов - Друзья и Недруги

Константин Крылов

18.10.1967 – 12.05.2020

© Издательство «Чёрная Сотня»

© Издательство книжной лавки «Листва»

© Нижний Новгород, сентябрь 2022

Друзья

Солженицын. Гроссмейстер

Немцов. Обаятельный грубиян

Кизюков. Памяти друга

Николай II. О «Николае кровавом»

Розанов. Первый русский мыслитель

Цымбурский. Гений

Шафаревич. Филалет

Ильин. Жизнь Ивана Ильина

Недруги

Ельцин. ЕБН

Доренко. Телекиллер

Евтушенко. Образец чистого советизма

Грозный. Кто прошлое помянет, тому глаз вон

Искандер. Мыслящий удав

Бжезинский. Ястреб

Малашенко. Создатель НТВ

Пайпс. Главный по России

В этом сборнике – 16 статей, написанных Константином Крыловым в разное время, по разным поводам, в разном настроении и про очень разных людей. Есть всё, – от задумчивой аналитики до яростных памфлетов, – но в большинстве текстов нет однозначной оценки персонажа. Крылов, как и всегда, вдумчив, дотошен и стремится к объективности даже при явных симпатиях или антипатиях. Даже отъявленную сволочь он способен понять, пожалеть и отыскать в ней светлые стороны.

Нам было трудно категорично и однозначно записывать героев в друзей или недругов. Пока не началась война. Хорошо это или плохо – война всё упрощает. Человек либо трус, либо храбрый. Либо на нём тактические знаки белого цвета, либо жёлтого. Либо он друг, либо недруг. Наша нация воюет, и всё многообразие людей неумолимо делится на эти две категории.

Прозорливый автор словно заставил нас дождаться 24 февраля 2022 года, чтобы в его сборнике всё встало на свои места. В финале сколь угодно всеобъемлющего и объективного анализа наконец-то стал уместен приговор: наш или не наш. Герои спарены по смежным признакам, один +, второй —, иные пары удивили даже нас самих. Тем не менее получилось отличное пособие, как отличать своих от чужих – актуальное в наше непростое, но великое время.

Приятного чтения!

Андрей Никитин,

литературный редактор

Август, 2022 год

Умер Александр Исаевич Солженицын. По словам родных, причиной смерти стала острая сердечная недостаточность.

Всякая смерть трагична, но в неравной мере. Долгий век покойного, полный трудов и свершений, примиряет с потерей. Такая кончина более своевременна, нежели гибель на взлёте надежд. Смерть Гёте – трагедия, но это всё-таки не смерть Пушкина.

Есть, впрочем, и другая своевременность – когда говорят «умер вовремя». Переживать свой век нехорошо, а то и опасно: можно дожить до чего-то страшного. Старый аристократ, тихо прощающийся с жизнью на шёлковых перинах, когда за окном неистовствуют революционные толпы, – умирает вовремя.

Но есть и третий смысл. Для некоторых людей смерть является не концом всего, а этапом дела, которым они занимались всю жизнь и которое продолжится после них. Или даже начнётся – бывают и такие дела, которые можно начать только ценой жизни. Сократ, например, создал философию, и как науку, и как образ жизни, – и как раз поэтому выпил цикуту. Хотя и в менее драматичных случаях люди закладываются на смерть, имеют её в виду. Например, свидетель эпохи, понимающий, что некоторые вещи вызовут доверие только в том случае, если за ними не будет стоять личный интерес, – и потому откладывающий публикацию мемуаров на посмертие. Или даже ответственный отец семейства, думающий о том, оставить ли квартиру дочке или внуку: «Меня не будет, а Варька моя дурная, пропишет хахаля… Или всё-таки Варьке?»

В этом последнем смысле смерть Солженицына «своевременна». На его фигуре, пока он был жив, почивало негласное табу. Его политическая линия в отношении постсоветской власти отличалась нечёткостью, Ельцина он не любил, Путина хвалил как-то очень вымученно, а после «Двухсот лет вместе» его зафиксировали как криптоантисемита, а такое не прощают. Не знаю пока, пришёл ли какой-нибудь «путин» к гробу, – но думаю, что не придёт.

Теперь, когда он мёртв, начнётся раздел наследия.

«Архипелаг ГУЛАГ» отойдёт записным либералам, ошибки и передёргивания в нём – которых там уйма – пойдут на корм прокоммунистическим историкам и литераторам. «Красным колесом», скорее всего, придавят всякий интерес умствующей публики к Февралю – «А вот у Солженицына прочитайте, там написано… Что, не можете осилить? Хе-хе». Разумеется, не останутся без внимания и солженицыновские идеи – они отлично сгодятся в текущей полемике. «Раскаяние и самоограничение», например, будут русскому народу ещё долго-долго икаться. Зато «Двести лет вместе» могут послужить неплохим образцом для построения правильного взгляда на исторические отношения русского народа с прочими насельниками государства Российского. «Один день Иван Денисовича» войдёт в хрестоматии. Известную речь перед американским истеблишментом одни будут закапывать под ковёр, другие – потрясать ею. И, конечно же, чучело Солженицына займёт своё место на полке фигур, «целившихся в коммунизм, а попавших в Россию».

Повторяю: теперь уже нет смысла спорить о том, чего он хотел и что имел в виду «на самом деле». Его больше нет, остались его дела. Которые будут использоваться другими людьми в совсем иных целях.

Есть, однако, то, что Солженицын унёс с собой в могилу. Вот об этом я и скажу несколько слов.

На Великой Шахматной Доске мира большинство людей – это даже не пешки, а клетки, по которым пешки ходят. Это люди, которые просто живут – в мире, который придуман не ими и, в общем-то, не для них. Кто-то живёт хорошо, кто-то не очень. Но так или иначе, они «принимают реальность как есть», не пытаясь её изменить, никуда не лезут. И гордятся своим здравомыслием.

Есть, конечно, и фигуры – в основном пешки, – которыми делают ходы. Фигуры обычно презирают клетки – потому что быть пешкой и делать ходы, пусть даже ведёт тебя чужая рука, бесконечно почётнее, чем быть клеткой.

Фигуры движимы разными приводными ремнями – деньгами, идеями, верой, страхом и прочими тягами и крючками. Важно то, что фигура, уж если её зацепили, движима этой самой тягой и крючком туда, куда её ведёт игрок. Она может соскочить, да – но тогда ею будет играть другой игрок.

И, наконец, есть игроки – те, которые двигают фигурами, или, за неимением таковых, сами становятся на доску. Но даже встав на доску, игрок не превращается в пешку: он делает ходы сам. Да, ходит он по правилам, и правила эти сложные и жестокие. Но решает он, а не за него.

Солженицын был игроком.

Да, он сотрудничал со множеством людей и организаций, включая довольно-таки опасные (например, спецслужбы). Можно спорить о списке этих людей и организаций и о степени их мерзопакостности. Но вот одного никто не скажет – что он на них работал или им служил. Он именно сотрудничал, в прямом смысле этого слова – а точнее, играл. За или против них, но в конечном итоге за себя. Работал он тоже на себя, а служил разве что своим планам. Планам, а не идеям – потому что для людей такого типа идея является таким же инструментом, как авторучка, пуля или миллион долларов. Это всё инструменты реализации долгосрочных стратегий.

Он рассматривал других игроков, даже очень крупных, двигающих миллионами и миллиардами пешек – таких, например, как Советский Союз или Америка, – как сущностно равных себе. Для него они были «сторонами». Он мог играть против них или за них, но в конечном итоге он играл за себя. Он был политическим субъектом.

Да: он, скажем так, проявлял гибкость. Более того, он умел быть гибким до такой степени, что с точки зрения людей-клеток и людей-пешек это называется «изменой принципам», а то и просто изменой. Очень многое он делал «в качестве уступки», «как жест доброй воли», «чтобы завязать отношения» и т. п. Но это было не тупое и слепое угодничество раба – а расчёт. Не всегда правильный и не всегда честный. И тем не менее.

Именно этого не могли понять те, кто имел с ним дело, – а кто понимал, впечатлялись сильно. Например, когда он писал «Письмо вождям Советского Союза», он переговаривался с ними как равный с равными. «Представляю, как они там все офигели», – говорил мне человек, давший – ещё в советское время – прочесть это самое письмо, в дрянной ксерокопии. С такой интонацией теперь уже не пишут. Вот, например:

А ещё в наших успехах можно увидеть – нельзя не увидеть! – два удивительных провала: среди всех успехов мы сами вырастили себе двух лютых врагов, прошлой войны и будущей войны, – германский вермахт и теперь мао-цзэдуновский Китай. Германскому вермахту в обход Версальского договора мы помогли получить на советских полигонах первые офицерские кадры, первые навыки и теорию современной войны, танковых прорывов и воздушных десантов, что очень пригодилось потом в гитлеровской армии при её сжатых сроках подготовки. А как мы вырастили Мао Цзэдуна вместо миролюбивого соседа Чан Кайши и помогли ему в атомной гонке – эта история ближе, известнее. (Ещё не так ли и с арабами провалимся?)

И вот что заметим здесь главное, для дальнейшего: провалы эти истекали не из ошибок наших дипломатов, не из просчётов наших генералов, а из точного следования указаниям марксизма-ленинизма: в первом случае – повредить мировому империализму, во втором – поддержать зарубежное коммунистическое движение. Соображения национальные в обоих случаях отсутствовали.

Я знаю прекрасно, что говорю с крайними реалистами, и не стану пусто взывать: о, призаймём хоть немного неудачливого идеализма от старой русской дипломатии! Или: облагодетельствуем мир тем, что перестанем вмешиваться в его жизнь. Или: проверим нравственные основания нашей победной дипломатии – она приносит Советскому Союзу внешнюю мощь, но приносит ли истинное добро его народам?

Я говорю с крайними реалистами, и проще всего назвать ту опасность, которую вы знаете детальнее меня, и давно уже смотрите туда тревожно, и правильно, что тревожно: Китай.

Сейчас это письмо кажется малоинтересным с точки зрения идейной – хотя бы потому, что эти идеи, по сути, воплотились в нынешней Эрефии[1]. Но вот интонация жива – и ради этого солженицыновские политические тексты стоит читать. То же касается и его прозы. Самые живые куски её – вообще-то довольно нудной – это описания мотиваций политических субъектов. Сентиментальное деревенничанье и народничанье, обобщённая «матрёна» сейчас идёт с трудом. «ГУЛАГ» тоже, хотя и по другим причинам. Но вот «Ленин в Цюрихе» – шедевр. Потому что даже если все реконструкции Солженицына неверны – Ленин у него мыслит и действует как игрок, а не как фигура чёрного или белого цвета. В его Ленина можно поверить.

В том же отношении интересна и его мемуаристика, особенно «Бодался телёнок с дубом». Это именно что мемуары политика от литературы, безумно увлекательные именно в этой своей ипостаси. По сути, это остросюжетный политический детектив: маленький, но очень конкретный человек ведёт свою войну с большим, но изрядно абстрагировавшимся от реальности государством. Если какая-то книжка на русском языке и заслуживает названия «Моя борьба», то именно эта. В хорошем смысле, разумеется.

Короче говоря, Солженицын был выдающимся русским политиком – в эпоху, когда никакой «русской политики» не было и в помине.

Александр Исаевич появился на свет и вырос в неполитическом обществе, где именно ощущение себя субъектом было недоступно не только большинству населения (так везде), но даже «начальству». Страна состояла из людей работающих и служащих, людей устраивающихся, а не меняющих обстоятельства. Страна назначенцев, начальников, а не политиков. Страна людей, из которых было вытравлено само ощущение неконтролируемой реальности Шахматной Доски.