– Закончи уж, не порть ребятам песню, очень тебя прошу, – сказал Иван Игнатьевич.
Анатолий стоял молча, а затем, тряхнув головой, пробормотал: «Доиграю!» И доиграл. Уж ему аплодировали! Уж его благодарили! Анатолий выбежал.
– Что это ты задержался? – ревниво спросил Франц. – Не выпускали? – И пытливо оглядел Анатолия, ища следы драки.
– «Си» парню показывал, «си»!
– Чего, чего? А кто это сейчас там наяривал?
– Ну, я! – И Анатолий вызывающе вздернул голову.
– Ты? Продался? Да ты знаешь ли, собака, что я с тобой сделаю? Я тебе пиковину в бок… я…
Их еле разняли. На другое утро Анатолий разыскал шофера Григория Марковича и спросил:
– Ну как, говорили насчет меня с Иваном Игнатьевичем?
– Я ж тобе – слово, а ты ж мене – спину…
– Поговорите!
– Добре! А як поедем в город, не покажешь пяток? Я до людей добрый. Тилько вирю один раз, до першего обману. Писля обману – то вже для мене не людина, а скотина.
Анатолия даже в жар бросило. Город! Свобода! Куда хочешь! Но если он обещает, то…
– Не сбегу!
– Добре! Будешь шофером.
Вскоре Анатолий первый раз поехал с Григорием Марковичем в город. Сразу же после его возвращения Франц пришел мириться. Анатолий не захотел с ним разговаривать.
– Да не лезь в бутылку! Я тебе дам адресок, забеги. А что передадут – все пополам.
Анатолий отказался, и Франц Красавчик поклялся отомстить «собаке Мамоне». «Беги к Ивану Игнатьевичу и жалуйся на меня», – сказал он напоследок. Анатолий не пошел жаловаться – это было не в его характере.
С этого дня между ними началась острая вражда. Анатолий ждал любой подлости, ждал удара из-за угла и все время был начеку. В это же время до крайности обострилась скрытая борьба между активистами и «ворами». В больнице уже лежало пятеро раненых.
Ивану Игнатьевичу удалось убедить Костю Березова, по прозвищу «Моряк», порвать с «ворами» и перейти на сторону активистов. Моряк был правой рукой Губернатора, и его поступок был воспринят активистами как перековка, а «ворами» как измена. Обычно в таких случаях говорят: его поступок был подобен разорвавшейся бомбе. Правильнее было бы сказать – подобен мине замедленного действия. И, чтобы ускорить ее действие, Иван Игнатьевич убедил Костю Березова выступить публично. Об этом не объявляли заранее.
В тот вечер в клубе по расписанию был намечен просмотр приключенческого фильма. Когда все собрались, то киноэкран подняли кверху, и на открытой сцене все увидели Ивана Игнатьевича. Он подошел к рампе и сказал:
– Костя Березов, иди сюда и расскажи откровенно и правдиво, почему ты решил учиться и работать.
Костя сидел во втором ряду, «воры», как обычно, сидели в последнем. И все же двое, севших поблизости, попытались помешать ему встать. Порядок был быстро восстановлен, но начальник колонии и все увидели тех, кто побежал из задних рядов задерживать Костю Березова.
Костя от волнения заикался, и все же воспитанники слушали его очень внимательно и горячо. Даже чрезмерно горячо. Костя сознался в тех «художествах», автором и исполнителем которых он был, и объявил:
– Пора кончать со старым. Хлопцы хотят выйти на честный путь, а им мешают.
– Кто мешает? – донеслось из зала.
– А вы лучше меня знаете кто – губернаторская компания! Так неужели же у тебя, и у тебя, – он называл имена и прозвища, – нет душка, чтобы воспротивиться фюрерским замашкам тех, кто хочет сделать вас своими рабами!
Послышались ругань, выкрики. Где-то началась драка. Губернатор, а с ним еще пятеро, и в том числе Франц, попали в изолятор. Пятнадцать воспитанников из группы Губернатора объявили, что присоединяются к активистам. Наконец, почти через два часа после всех волнений и споров, начался кинофильм.
