Банти добр, что не мешает (при необходимости) включать и вовсю использовать хитрость. Жаннет наивно верит в презумпцию невиновности каждого француза и в честность правительства. Банти наоборот: он её (презумпцию) гнобит. Жаннет считает, что только пятая часть женщин готова обнажиться для съёмки в стиле ню. Бантик считает, что все сто процентов, и даже его тёмнокожая бабушка не раз трясла тощими кошёлками на виду всего пляжа.
– Что, скажешь не так? Сама-то небось…
– Я – другое дело, – говорит Жаннет. – Сравнил. Мне и тридцати нет. – Ей 29. – И я не любовница президента.
– Любовница президента шире всех расставляет ноги, особенно когда думает, что на яхте она не одна.
– Пах тоже должен загорать. А кто ещё был на яхте? – спрашивала Жаннет.
– Как кто, а капитан, а матросы.
– Они разве не сидят в трюмах? – удивляется Жаннет.
– Ты же не любишь в трюме…
– Сидеть не люблю. – А постоять (расставив ноги в перевёрнутую «V») почему бы нет.
И Жаннет вспоминает сколько раз она не сидела в трюме и сколько раз не изображала хотелую болонку, заменяя её латинской по человечески «V». И то и другое, и третье приятно. Бантик в этом деле настоящий отличник. Он и стайер при необходимости, и марафонец. Как скажете, мадемуазель Мимижанна. Он готов поддержать её стойку всегда.
Необдуманная толком гармония проистекает из выработанного годами принципа.
Симпатичный и в плане «неизменяемости» довольно-таки порядочный Бантик слаживается с Жаннет только потому, что давно уже подбивает выравнивающие клинья под шаткий домик их эпизодических сношений.
Бантик на три года младше красавицы Жаннет – настоящей эталонной француженки со славянскими корнями зубов, знающей пару сотен стандартных русских слов и таких же общих, не напудренных особенной гениальностью предложений.
Она танцевала в «Вишнёвом саду», интегрированном в когда-то родной и близкий «Роби-Боби». Танцевала удачно. Всё дело тут в генеалогическом древе, напустившем немало азиатской и северной пыли на несколько поколений дедушек и бабушек, состоящих в запутанных родственных и пересекающихся взаимоотношениях на манер скомканной паутины.
Среди предков по женской линии водились клёвые балерины. Жаннет пошла именно в клёвых балерин.
Про эскадроны русских – то ли красавцев-гусар, то ли одних только казаков, проследовавшим ровно до Парижа вдогонку за побитым Наполеоном, даже не будем тут припоминать. Россия с Францией связаны гораздо глубже и приятнее во всех отношениях. Особенно, если сравнить вышеупомянутых гордых, честных, невороватых, любвеобильных русских казаков и бескровную, но и бесславную также сдачу Парижа германским танковым войскам во Второй Мировой со всем последующим за ним французо-немецким блЪдством.
Вскользь можно упомянуть, – больше для смеха, нежели для справедливости, – что солдаты Наполеона ввезли с собой в Россию массу фальшивых бумажных денег. Ввезённый дефолт их не спас. Русский император скупил у крестьян все их фальшивки за настоящие рубли. Не избавил от бесславно торопкого бегства на виду вил и кос даже специально откляченный в арьергард маршал Ней.
Казаки же и гусары, на радость французских противников империи, фальшивых денег не изготовляли, довольствуясь солдатским заработком и обходительным отношением к ним француженок.
Казаки перед боем не брились. Гусары завивали усы, сидя на лошадях.
Бим с Кирьяном Егоровичем бородами поверхностно походили на казаков, а стопроцентной обходительностью на гусар.
