Виктор с Рябым ржут, то припадая к столу, то откидываясь на табуретках. Люба, раскрасневшись, тоже смеется, показывая ровный ряд белых зубов.
– А ты говоришь: две стопки. Да я с ним теперь не то что стопку, а на один гектар не сяду…
– А-а-а-га-га! – распаляются мужики. Виктор сквозь слезы, давясь, выговаривает: – Так, значит, гля-гля… видал, – она тебе?.. А-а-га-га!
– Да! Забери, говорит, свово индюха, а я, как дурак, корму им на год вперед навез…
– Ой, Генка, хватит, уморишь…
Историй у Генки пропасть, насмеешься до боли в животе, как начнет – не остановишь, поэтому Люба просит:
– Вить, давай лучше споем.
Виктор достает гармонь; беря аккорд, раздирает слипшиеся, слежавшиеся меха. Пробежавшись, с удовольствием начинает:
В поле, за околицей,
Там, где ты идешь,
И шумит и клонится
У дороги рожь.
Чистый и глубокий голос Любы подхватывает:
Ой ты, рожь,
Хорошо поешь!
Захмелевший Рябый слушает, шевеля губами. У Генки нет никакого слуха, поэтому резким, не попадающим в тон и такт голосом он забегает наперед и, закрыв глаза, громко торопится:
Счастье повстречается —
Мимо не пройдешь.
И заканчивает вперед всех:
О-ой ты-ы, рожь!
Люба смеется:
– Да ну тебя, Генка! Песню только испортил.
Спустя полчаса все выходят на улицу. Пока Рябый с Генкой неверной походкой идут к калитке, Рябый говорит:
– Дак ведь еще утро, праздник только начинается. Мы щас с тобой, Генка, пойдем поспим чуток, а потом к вечеру к Витьке придем. Я, Витька, тебе сала принесу и медовухи. Договорились? Иль у тебе дела какие есть?
– Ладно, ладно, договорились. Мне только забор поправить. Приходите…
У калитки Рябый, довольный так весело начавшимся днем, предлагает Генке:
– Давай зайдем ко мне, у меня по стопочке еще примем за воротник, и пойдем спать.
Они спускаются вниз, к прудам, и останавливаются – решают, какой дорогой идти короче: верхней плотиной или нижней. Внизу, на краю сгущающегося тумана голоса уже не слышны, но по их действиям ясно: Генка доказывает, что идти ближе нижней плотиной, а Рябый – наоборот. Виктору с Любой, стоящим наверху у калитки, как в немом кино, видны все детали их спора. Спорщики наконец договариваются, что они пойдут разными дорогами. Каждый направляется в свою сторону: долговязый Генка идет, отмеряя сажени, Рябый, короткий и толстый, по грудь Генке, выставив вперед живот, семенит короткими аршинами. Вдруг он оборачивается и кричит Генке что-то, машет руками. Тот возвращается и долго, как в немой клоунаде, Рябый показывает под ноги: то подражая Генкиным шагам, то семеня по-своему. Виктор с Любой, смеясь, держатся за забор, не зная, чем закончится спор: Генка машет своими длинными руками, Рябый плюет на это, бросает на землю шапку и доказывает свое. Наконец договорившись, оба идут к нижней плотине и пропадают в тумане.
Насмеявшись вдоволь, Люба с Виктором стоят у березы, с которой слетают редкие капли тумана. Виктор смотрит на Любу. В сером платке поверх старой черной шубки, с румянцем на щеках, она так похожа на его мать в пору ее молодости, когда, как помнил Виктор, та выступала на праздничных концертах в их клубе, пела под баян, такая молодая и красивая, а они с отцом сидели в зале и оба: и отец и он – не спускали с нее глаз.
– Люб, пойдем в дом, посидим, – неожиданно для себя предложил Виктор, почему-то боясь, что она откажется. Она улыбнулась, легко двинула плечом:
– Пойдем.
– Поставь самовар, что ли, – поднимаясь на крыльцо, совсем по-хозяйски распорядился он.
