– Спасибо.
И она ушла.
Первый глоток оказался как раз таким, как надо: до того холодным, что у нее дух захватило. Ева шла по белому, выложенному кафелем тоннелю, преследуемая эхом собственных шагов, и ощущала просачивающийся в вентиляцию липкий запах смерти. Никакая дезинфекция, никакие освежители с лимонной отдушкой не в состоянии были его заглушить.
Ева остановилась у двойных белых дверей прозекторской, чтобы собраться с духом перед встречей. Не со смертью, а с человеком, который ее изучал. Она набрала в легкие побольше воздуха и толкнула двери.
Ну, вот он. Выглядит как обычно.
Под прозрачным защитным балахоном на Моррисе был костюм цвета океанской синевы. К этому костюму он подобрал рубашку насыщенного золотистого оттенка и узкий галстук, в котором переплетались оба цвета. Ева нахмурилась, увидев серебряный значок с символом мира у него на лацкане, но ей пришлось признать, что на костюме Морриса значок смотрится отлично.
Его волосы, черные, как смоль, были стянуты на затылке и заплетены в косу.
Он стоял над убитой девочкой, которую уже вскрыл своим артистически точным разрезом в форме буквы «игрек». Когда он поднял свои черные глаза на Еву, она почувствовала холодок в груди.
Моррис был, как всегда, подтянут и сдержан, а вот что творится у него на душе, хорошо бы знать!
– Паршивую встречу мы тебе организовали, верно? – Ева подошла к нему и протянула банку колы. – Извини, что вытащила тебя на работу раньше срока да еще в воскресенье.
– Спасибо.
Моррис взял банку, но не открыл.
– Моррис…
– Я должен тебе кое-что сказать.
– Ладно, я слушаю.
– Спасибо тебе за то, что добилась правосудия для Амариллис.
– Не надо…
Моррис вскинул свободную руку.
– Я должен это сказать, прежде чем мы вернемся к работе, к нашей жизни. Тебе придется меня выслушать.
Ева молча сунула руки в карманы, понимая, что возражать бесполезно.
– Мы имеем дело со смертью – ты и я. Смерть оставляет за собой горе и скорбь, с этим нам тоже приходится справляться. Мы верим… или надеемся, что если найдем ответы, если добьемся правосудия, то выполним свой долг перед мертвыми и теми, кто по ним горюет. Да, это помогает. Не знаю, как это получается, но знаю, что помогает. Я уже не просто верю или надеюсь, я знаю. Я ее любил, и эта потеря… – Моррис замолчал, открыл банку и глотнул. – Она огромна. Но ты пришла мне на помощь, ты меня не подвела. Как коп и как друг. Ты держала меня за руку, ты провела меня через первые страшные минуты горя, помогла мне успокоиться. Ты нашла ответы для нас и принесла успокоение и ей, и мне. Думаю, об этом стоит вспомнить в День мира. Работа у нас с тобой тяжелая и часто неблагодарная. Я должен тебя поблагодарить.
– Ладно, хватит, я поняла.
– Это еще не все, Ева. – Он редко называл ее по имени и теперь, назвав так, взял за руку, чтобы удержать на месте. – Знаю, тебе неловко… – Тут он улыбнулся легкой, чуть виноватой улыбкой, и Еве стало немного легче. – Спасибо, что посоветовала мне обратиться к отцу Лопесу.
– Ты ходил к нему?
– Ходил. Я хотел уехать, оставаться вдалеке, пока… Вот именно: пока. Но мне нигде не хотелось оставаться, и, честно говоря, мне кажется, что здесь я ближе к ней, чем где бы то ни было. Поэтому я остался и пошел к твоему священнику.
Ева перебила Морриса:
– Он не мой.
– Он дал мне утешение, – продолжал Моррис, не обращая внимания на ее реплику. – Он человек непоколебимой веры, с гибким умом и безграничным милосердием. Он помог мне сделать несколько первых шагов, самых трудных, и примириться с тем, что это только начало пути.
