Воевода наполнил бокалы и снова выпили.
– Оболенский жил под рукой Новгорода. Пан Загреба боялся его трогать, теперь Новгород к Москве отошел, а Москва, похоже, про Зильберг не ведает.
– И вам надо торопиться, – добавил воевода.
– Правильно, молодец! А наш князь ни мычит, ни телится. Вмешался Кардинал.
– Федька тут причем?
– Федька пришелся кстати со своей колесницей. Появилось, чем Сурайского прижать.
– Тогда чего моего парня искать, пропал и пропал?
– Ничего ты не понимаешь! Кардинал с колесницей Сурайского зацепил. А пропажей Федьки держит на поводке ясновельможного. Теперь они двое и Сурайский, и Загреба перед Казимиром в неоплатном долгу.
– Тогда не страшно, ежели ты приедешь пустой. Нет Федьки и ладно.
За окном стемнело, гость вознамерился уезжать, но хозяин уговорил его на ночь остаться у него дома.
– Рано утром еще до восхода мои ребята твою лошадь подгонят. Князь еще не проснется, а ты уже будешь в усадьбе.
– И то верно, а то ведь увидят меня кто-нибудь в употребленном состоянии, могут и доложить.
Дмитрий Михайлович пробудился затемно, сходил на конюшню, распорядился по поводу лошади гостя и вернулся. Пришло время будить приказчика. Тот моментально пришел в себя и поспешил к умывальнику. Жена Дмитрия Михайловича подала полотенце.
– Напиток ваш расчудесный. Выпили в достатке, а состояние бодрое.
– Вы, Феофан Гаврилович, еще приезжайте, рады будем, – сказала женщина.
Перед тем, как ногу поставить в стремя, гость внимательно поглядел на воеводу и молвил:
– Гляди, слово мне дал, чтобы никому!
Воевода вернулся в избу и сел за стол. Подошла жена, заняла место рядом.
– Я слышала весь ваш разговор. Гость говорил громко. Чего теперь ждать? Князя заставят начать войну с Оболенским. Где война, там твоя дружина. Ой, боюсь, Димитрий, ой, боюсь!
– Тут ты, Катерина, права. Сам всю ночь не спал. Война ни тебе, ни мне, ни дружине моей не нужна. Только хорошо, что мы знаем с тобой обо всем. Может случиться придумаем что-то.
Весь день воевода держал в себе нерадостные новости. Сходу идти к мастеровым для встречи с Черпаком не решился. Дождался вечера и зашел к Семену домой. Тот сперва удивился, но по виду понял, что разговор предстоит серьезный. Зашли в сараюшку, где у Семена стоял верстак. Про приезд в Сурайск приказчика знал весь город.
Посему, откуда воевода взял новости, вопросов не возникло. Ошарашенный тем, что их земля вовсе не их земля, а вместе с соседями являет собой отдельное княжество, Семен сел. То, что у Оболенского имеется серебряная гора, вообще привело Черпака в состояние ступора.
– Хорошо, что Федор свою колесницу придумал, а то бы до сих пор находились в неведении, – первые слова, которые произнес Черпак.
– Только все случилось почти ценой его жизни. Стыдись. Класть свою жизнь за богатство Литовы я не намерен. Они от жадности скоро лопнут.
Молчали оба, казалось решение где-то рядом, но как до него дотянуться, неведомо. Первым заговорил Черпак:
– Думаю, надобно добыть сведения, что Оболенский защищен до сих пор, что война с ним бесполезна.
– Положим, ты добыл сведения, и кто тебе поверит?
– Кто поверит, кто поверит… Ни тебе, ни мне не поверят, а самому Оболенскому поверят.
– В этом ты прав, токмо донести до него следует.
Судили, рядили до темноты. Сошлись на посылке в Нагорье Тимоху и Герасима, брата Семена. Ребята должны познакомиться с кем-либо из жителей города и вызнать хоть что-то про Оболенского и пустить слух о скором нашествии Литовы. Для всех Тимоху и Герасима воевода отправил на лесную заимку строить сторожку. На самом деле их снабдили двумя мешками гороха, выделили телегу, лошадь и провели через границу. Проехали верст двадцать и сделали передых, чтобы напоить лошадь и самим подкрепиться. Место выбрали удобное – плоская поляна, внизу ручей. Пока ехали не увидели ни одного селения или хутора, не встретили ни одной повозки или пеших ходоков. Выпрягли лошадь свели к ручью. Герасим разложил костерок и подвесил над огнем небольшой котелок с водой.
