Бабка Валя поставила на стол сделанный из луба туесок, трехлитровую банку молока и ещё банку варенья из мелкой лесной клубники. Потом предложила ещё молока налить, но гостьи уже напились им под завязку и стали прощаться. Соня хотела заплатить старухе, но та только руками замахала и ничего не взяла. Потом она проводила девушек до леса и, подхватив хворостину, пошла за сарай.
Марина обернулась на деревню и почесала в затылке:
- Что за название странное - Осолонки?
- Наверное, старообрядческое, - ответила Соня, прижимая к груди банку с вареньем. - Ты под ноги смотри, а то мед на дорогу вывалишь.
- Осолонки… Осолонь, противусолонь - это вроде как про стороны света или про солнце?
- Не помню я, что-то знакомое, а откуда, кто его знает. Была бы библиотека под рукой или интернет, другое дело. Только где тут ближайший интернет, даже предположить боюсь.
Соня внезапно замолчала. Из-за дерева навстречу им вышел мужик. Светлые, словно изо льда глаза уставились на подруг настороженно, хотя мужик улыбался. Обычный такой человек, среднего роста, средних лет и незапоминающейся внешности, без бороды и усов, зато в форменной фуражке. В руках мужик нес косу.
- Здравствуйте, - вежливо поздоровалась Марина.
- И вам здоровья, девицы, - мужик усмехнулся, обнажив отборные белые зубы. - Откуда такие красавицы в наших богом забытых краях?
- Из экспедиции, - почему-то робко пробормотала Соня.
- А, ну знамо дело, к нам иначе и не ездят, только по надобности. А я лесник местный, Мишаней зовут. Ежели дров надо вам будет нарубить, обращайтесь.
Он ещё раз сверкнул улыбкой и холодом глаз, закинул косу на плечо и неспешно зашагал к деревне. И с каждым его шагом там словно прибавлялось движения и звуков: появились гонимые бабкой Валей овечки, на жердяную ограду взлетел и заголосил огненно-красный петух, заковыляла с огорода к избе согбенная старушечья фигурка и кто-то, невидимый с дороги, задвигал колодезным журавлем.
Подруги переглянулись. Желание у них было одно - поскорей вернуться в лагерь, к пусть не очень приятным, но хотя бы понятным людям.
К часовне они спешили, словно возвращались домой.
***
В двух палатках, в каждой из которых могло бы разместиться по десятку человек, устроились просторно и без затей, в одной - студентки и Луиза, в другой - мужчины. Аристарх Львович выгородил себе даже нечто вроде кабинетика, где установил раскладной стол и разложил бумаги. Бюрократ. Начальник.
Паша варил что-то в котелке, подвесив его над костром. Пахло подгоревшим салом. Луиза копошилась внутри часовни, раскладывая инструменты: острые шпатели, мастихины, кисти, набор плоских ножей. Марина задумчиво осмотрела фрески. Ничего особенного, конец девятнадцатого века, библейские сюжеты, размноженные не очень старательными мазилами с образцов. Это были даже не фрески, а картины маслом по штукатурке. Краска кое-где покрылась белым налетом и трещинами, но отслоений, как ни странно, не было. Сверху было намалевано несколько похабных слов и рисунков - творчество современных богохульников.
- Ну что, - обернулась Луиза и насмешливо прищурилась, - Сходили в Осолонки?
- Сходили, - вздохнула Марина. - Ну их в баню, эти Осолонки. Убогое место.
- Это верно, я там однажды побывала, - на лице Луизы появилось несвойственное ей серьезное выражение. - Идите, устраивайтесь. Сегодня работать уже поздно, а завтра начнем. - Она словно машинально потерла шею, которую постоянно прикрывала то воротником, то пестрой косынкой. Как-то Соне удалось рассмотреть на шее преподавательницы два небольших давних шрамика.
