Дурак, заика и спецкласс - страница 11

– Ты всё делаешь неправильно, – это Гена обернулся с передней парты. – Зачем ты рисуешь окно, если надо рисовать то, что за ним?

– Просто мне хочется нарисовать пейзаж, как через оконную раму, – объяснил Лёня.

– Это тупо.

– Нет, не тупо, – блаженно улыбаясь и легкомысленно размазывая краску, сказала Настя. – Лёня очень умный. У Лёни желтые пуговицы на рубашке. Я люблю жёлтый.

Она странно говорит, потому что у неё задержка в развитии. Лёня это от учителей услышал.

Гена хмыкнул и отвернулся.

Тимофей подошёл к Насте и принялся объяснять ей, как получить разные оттенки жёлтого. Лёне понравилось, как он с ней говорил. Многие учителя обращались с Настей, как с младенцем, другие вообще старались ее не замечать, а для Тимофея она, казалось, вообще ничем не отличалась от других. В общем-то, все в спецклассе были не такими, как «другие», но на уроке рисования это забывалось. Так было раньше, с Мартой, так получалось и теперь.

Потом Тимофей остановился над рисунком Лёни. Стоял и смотрел. А Лёня ждал. И почему-то нервничал.

– У него неправильно, да? – снова сунулся Гена.

– Всё правильно, – ответил Тимофей.

Лёня выдохнул.

– Твой рисунок – это правильно для тебя. У Лёни своё «правильно».

Лёня не знал, умеет ли рисовать на самом деле. Его рисунки никогда не выделяли, разве что Марта хвалила, но она из тех учителей, кто похвалит любого – лишь бы приободрить. Это хорошо, но это непонятно: как ему тогда узнать, способен ли он рисовать на самом деле? Но хорошо у него получалось или нет, одно было точно: ничего, кроме рисования, не приносило ему такой лёгкости, не пробуждало внимательности к окружающему миру.

Из кабинета Лёня уходил последним: он был дежурным и относил мольберты в примыкавшую к классу подсобку. Поставив к стене последний, он задержался: внимание приковали к себе листы с репродукциями фресок, аккуратно сложенные на полке. И вдруг услышал, как в кабинет кто-то вошёл: застучали каблучки по паркету. И хотя в подсобке его и так было не видно, он всё равно присел – на всякий случай.

Вошедшая поздоровалась с Тимофеем, и Лёня понял, что это Марта. Коротко расспросив о том, как прошёл урок, она вдруг начала рассказывать про каждого в спецклассе. И удивительно, но то, что она говорила, было совсем не похоже на скучные сухие характеристики.

– Настю хвали чаще и при всех, – напутствовала Марта. – Ей это очень нужно.

Лёня слышал, как скрипит ручка: похоже, Тимофей записывал всё, что она рассказывала. Когда речь зашла о Мише, Лёня напрягся ещё больше.

– Миша читать не умеет, – говорила Марта. – Но, думаю, это неправда.

– Почему?

– Он заикается. Скорее всего, он просто стесняется читать вслух.

«А ведь правда!» – ахнул Лёня про себя. Конечно, если бы он заикался, ему бы тоже не хотелось читать вслух перед всем классом. Как же он сразу об этом не подумал?

– А Лёня? – Тимофей спросил о нём сам.

– У него хмурый вид, но доброе сердце. Они все – добрые. Но с этими детьми нельзя жалеть себя.

Они помолчали. В тишине кабинета Лёня слышал тиканье часов.

– Даже если тебя на них не хватает, ты должен их любить, – продолжала Марта. – Должен. А если не можешь – лучше уходи.

Снова тишина и гнетущее молчание. Как бы заканчивая свою мысль, Марта добавила:

– Такое мало кто может.

Лёня почувствовал, что у него от неудобной позы затекает тело. Хотелось замереть вместе с Мартой и Тимофеем, почувствовать эту тишину, раствориться в этой странной педагогической грусти, но он переставал чувствовать ноги. Стараясь бесшумно выпрямиться, он задел плечом полку и одна из репродукций полетела на пол. В попытке поймать её налету Лёня наделал ещё больше шума: сбил рядом стоящий мольберт и случайно вскрикнул.