А Володька изнемогал от усталости. После бессонной ночи – промучился с больным зубом; после духоты прокуренной комнаты, где он почти безвылазно находился с того момента, как сначала уехала в командировку мать, а вслед за ней, по путевке, отправился в Пицунду отец; после двух утомительных дней одиночества; после концерта…
– Володь, мелочь есть? – подал голос Леха, прервав раздумья Яковлева.
– Да, рубля полтора найдется. А что?
– И у меня «рваный». Замахнем пивка у «Трех поросят»? Заманчивое предложение для повышенного воображения Яковлева было настольно неожиданным, что, представив на минуту эту картину – себя с кружкой пива – юноша растерялся. Промычав что-то неопределенное, он хотел было отказаться и заодно отговорить и Леху, но, подумав, что та к, должно быть, не поступают настоящие мужчины, поколебавшись, согласился.
Они вышли напротив бара, у рынка. Купили пустую трехлитровую банку – Леха пояснил, что кружек в толчее не хватает. Потом друзья пересекли улицу и, подойдя к зазывной вывеске, открыли широкие, недовольно заскрипевшие дубовые двери. По скользкой скрипучей винтообразной лестнице они спустились в подвал с нависающими свода ми и спертым воздухом. Он был слабоосвещенным, в нем пахло сыростью и кислятиной. С раздраженным сопротивлением Яковлев окунулся в сплошной гул голосов, полумрак и затхлость. Снова сделав тупое насилие над собой, Владимир встал рядом с довольным, улыбающимся Алексеем, расположившимся у липкой стойки.
Тот через минуту изящно, с королевскими замашками поставил перед Володькой банку с подступившей к краям пеной. Эта трехлитровка казалась ведерной, и Яковлев думал, что выпить ее невозможно чисто физически, но Леха пил с напускной веселостью, и, не желая отставать, пил и Володька, прямо из банки, пока не было кружек.
Оказалось, что здесь у Лехи много знакомых: окружающие подходили, здоровались, целовали в щеку, шутили, некоторым он кивал с величайшим удовольствием. А Володька, доверчиво подняв лицо, из вежливости молчал.
С юмором, иногда скептически ухмыляясь, Лешка без умолку рассказывал о том, что пережил. И друзья, о которых он отзывался с некоторой бесшабашностью и развязностью; и шумные веселые гулянки, о которых он вспоминал с неожиданным воодушевлением; и безобразные драки с ого-го какими переделками, в которых он побывал и подробностями которых сейчас делился с упоением, – всё это невольно заставляло Володьку уважать Леху, поднимало Куницына в глазах простодушного Яковлева. Конечно, это были ребята с улицы, привод в милицию они считали чуть ли не геройством, кое-кто из них уже побывал в колонии, а некоторым она грозила.
Из диалога между Лехой и его товарищами, услышанного Володькой, он не понял ничего: ни то, о чем именно шла речь, ни то, чего хотели эти таинственные люди, ни то, чего Лешка хотел от них. Ясно было одно, вернее это было предположением: кого-то поймали, кто-то боится, как бы его не «застучали», а кто-то решился на безумный шаг.
Язык уже заплетался, пиво за разговором незаметно исчезло, и парни покинули это место, ставшее всего за час родным. С головокружением, спотыкаясь, сосредоточенно глядя себе под ноги, они побрели к Лехе домой. Тетя, у которой он жил, была на работе. Друзья неумело сварили обед, поели, затем поиграли в карты.
– Леха, у меня предки в командировке. Давай завтра вместо уроков посидим у меня, послушаем Высоцкого. Главное, доставай бабки, – предложил Володька и пытливо посмотрел на Куницына.
