– Ну и что всё это значит? – спросил он, недобро и подозрительно хмуря брови, и указал на пульт.
– Полицейские дела, – ответил Реймер (объяснение жалкое, но порою срабатывало).
– Вы пытались открыть дверь моего гаража, какие еще полицейские дела?
Реймер повторил ему то, что узнал от Кэрис об устройстве пультов, намекая на то, что интерес его чисто профессиональный и дело касается его лично, поскольку “вдруг с вашего пульта можно открыть дверь моего гаража и проникнуть в мой дом”.
– Да, но я-то не направлял пульт на ваш дом. Это вы направляли свой пульт на мой дом.
– Я говорил гипотетически, – сказал Реймер.
– А я нет, – ответил мужчина.
На следующий день Реймер сглупил: рассказал о случившемся Кэрис. “Что я вам говорила?” В этом вопросе она была непреклонна – вещь ей несвойственная, хотя с Кэрис не угадаешь. Вообще-то она непреклонна во многих вопросах. “Выбросьте вы эту штуку. Вы внушили себе, что этот пульт означает измену. Но это не так. Вдобавок вы игнорируете настоящую проблему”.
Она имела в виду его психическое здоровье. Кэрис твердила, что у него клиническая депрессия. “Судите сами… посмотрите хотя бы, где вы живете”, – говорила она, как будто клоповник, куда перебрался Реймер, в спешке продав их с Беккой дом, многое объяснял. Да, “Моррисон-армз” действительно паршивая муниципальная многоэтажка в таком же паршивом райончике в южной части города. В народе ее прозвали “Морильней”. Да, половина звонков в полицейский участок так или иначе связана с “Моррисон-армз” – торговля наркотиками, оглушительная музыка среди бела дня, срочные вызовы из-за бытового рукоприкладства, или какой-нибудь псих орет во дворе матом – просто так, ни на кого, – или вдруг сообщат о стрельбе. Оружие, насколько было известно Реймеру, там тоже продавали. Поначалу он думал, что, поселившись в “Моррисон-армз”, сэкономит время и избавится от необходимости ездить туда-сюда. Может быть, от одного лишь его присутствия здесь даже сократится число и тяжесть правонарушений? Но вынужден был признать: пока что никаких поддающихся количественному определению доказательств этого не последовало. Ни жильцы, ни их гости ничуть его не боялись и даже, если уж на то пошло, словно и не замечали. Более того – его собственную квартиру ограбили дважды, ни то ни другое преступление раскрыть пока что не удалось, хотя его кассетник выставили на продажу в ломбарде в Скенектади по столь смехотворной цене, что Реймер сам его и выкупил.
– Джером прав, – не унималась Кэрис, не желая оставлять тему его затянувшейся на год депрессии. Брату ее тоже было что сказать о состоянии Реймера – не меньше, чем самой Кэрис. – С тех пор как Бекки не стало, вы наказываете себя. Как будто это ваша вина, как будто это вы ей изменяли. Вот в чем дело: вы сами себя наказываете.
– Когда я узнаю, кто он, – Реймер потряс пультом, – наказание ждет не меня.
– Ну ясно. Вы узнаете, кто он, – точнее, решите, будто узнали, потому лишь, что дверь его гаража открылась, – пристрелите его и сядете в тюрьму. И кто в таком случае останется на бобах?
В ее словах есть резон, подумал Реймер, хотя вряд ли того, кого пристрелили, можно назвать везунчиком. Да и не так все будет. Прежде чем думать о наказании, необходимо провести всестороннее расследование, кропотливо собрать улики. И пульт станет лишь одним из звеньев в этой крепкой цепи, а последним звеном, надеялся Реймер, будет признание. Тогда и только тогда он решит, кто кого отымеет. Он пытался объяснить все это Кэрис, но она, разумеется, и слышать ничего не хотела. За три года, что они проработали вместе, Реймер ни разу не победил в споре с этой женщиной и вряд ли победит сейчас.
