– Тьфу ты! У саму пыку залипыла! Зараза! – выпалил в растерянности наш герой, присовокупив ещё словцо покрепче, утираясь салфеткой.
Раздался мелодичный женский голосок:
– Аригато годзаимасу.
– О, вона щэ и дякуе, бисова маты…
Догадался, что поблагодарили по-японски. Оглянулся, нет ли кого рядом, не видит ли кто его конфуза? «Хто ж мэнэ побачыть в туалэтний кабини?» – рассмеялся в ответ на свой же вопрос. Повторил процедуру ещё несколько раз, пока не испытал всю полноту удовольствия от чуда техники. А в конце подумал: «А, можэ, то вона нэ дякуе, а матюкаеться по-японськы?!»
Обабко вернулся за столик к Марееву, не переставая смеяться.
– Случилось чего, Сашко? Что тебя так разбирает?
– Не могу… Ой, остановиться не могу, – продолжал смеяться Сашко, согнувшись пополам над столиком и отмахиваясь рукой от чего-то невидимого.
– Ты посмейся, посмейся, друг мой, а я ненадолго отлучусь…
Мареев тоже не возвращался к столу более получаса. Вернувшись, произнёс, посмеиваясь: «Теперь понял, почему ты так ухохатывался, Сашко! Пырснула и мэни в пыку, холэра!» И добавил глубокомысленно: «И до нашого сэла ця мода дийшла».
4. В парке «Дасуди» – о сокровенном…
Закатное солнце подкатило к горам, вот-вот скроется за их вершинами. Ноябрьское море – тихое и светлое. Несколько поздних купальщиков барахтались недалеко от берега, с десяток кораблей на рейде. Мареев и Обабко прогуливались вдоль моря по дорожке парка «Дасуди». Навстречу шли такие же, как они, любители прогулок; две женщины оживлённо болтали о своём, но, заметив брошенный в их сторону оценивающий взгляд Мареева, заулыбались в ответ, открыто и доброжелательно.
– Что более всего запомнилось мне в жизни? Вот ты спросил, Сашко, и сразу в моей памяти выстроились в очередь события… Именно события из прошлого. И все важные для меня. Детство на Хмельниччине… Речка Вилия, лето! Земляничные поляны в лесу! Какие грибы собирали в дубняке по осени! А зима, когда сугробы под крышу наметало, на лыжах катались с них! Потом… Любовь и горечь разочарований, дружба, предательство… А восходы солнца в Охотском море?! Стоишь на капитанском мостике, а на горизонте вдруг из моря всплывает краешек красного диска… И тяжёлые льды не забыть, когда судно – ни вперёд, ни назад… И потери были… То жизнь была – настоящая! Да разве всё расскажешь? – Мареев пытливо посмотрел на своего друга, печально улыбаясь.
– А ты, Сева, расскажи то, что первое вспомнилось? Первое – оно и есть самое настоящее.
– Да, Сашко, ты прав. Дедушка вспомнился. Дед Фёдор. Любил я его. И он меня, мальца, любил. Помню, я ещё даже в школу не ходил. Дед уйдёт в лес за дровами, а я жду его с нетерпением. Особенно зимой ждал: за окном снег идёт, а на печке тепло. И вот дед, наконец, из леса возвращается. Стучит дверь, входит в тёплую хату, отряхивая снег с плеч и колен шапкой и рукавицами. Хочется к нему подбежать, но нельзя босым. Заругают. Пол глиняный, ещё холодный…
– А ты от зайчика подарка ждал, Сева? – прижмурился мечтательно Обабко.
– Видимо, и ты, Сашко, получал такие подарки зимой.
– А как же? Конфетка из кармана. Пирожок. Леденцы я любил, их можно было долго сосать, растягивая удовольствие.
– Ну, мне другое перепадало. Откуда в лесу леденцы? Дед приносил орехи от белочки. Иногда кислички, такие мелкие яблочки дикие, задубелые на морозе. Ох, вкусные они были!
– У нас, Сева, зимой яблоки из сада были. В погребе вместе с картошкой хранились.
