– …и я убеждён, не так это и страшно…
– Его, – коротко рыкнул Дуля и кивнул на Комарика. У того на полуслове отвалилась челюсть.
Мимо Дули, хихикая и ухая, протиснулись Сися и Гаврюша.
– Стойте! – взвизгнул Комарик, вращая округлившимися, как ёлочные шары, глазищами. – Здесь ошибка! Я звезда цирка!
– Ошибки нет, – пробасил Дуля, тряся изжёванным клочком, на котором фиолетовым фломастером было накалякано «ПОСТОНЫВЛЕНИЕ». – «Комарик Оскар Борисович, зануда, принудительное осчастливливание».
– Я звезда этого грёбаного цирка!!! – срывая голос, заорала жертва системы.
– Ка-апец твоей карьере, – вульгарно хохотнул Гав-Гав из-под локтя Дули, поигрывая наручниками в виде пары сцепленных цепочкой ромашек.
– Возьмите её! – Комарик забился в цепких лапах клоунов. – Я звезда цирка-а! Почему я?!
– Ну… – озадачился Дуля. – Почему… Фамилия твоя смешная. Да и имя.
Сися с Гаврюшей не без труда отодрали от гримёрного столика брыкающегося и плюющегося Комарика, Гав-Гав защёлкнул на его запястьях наручники – и размалёванный квартет уволок жертву из комнатушки, по пути опрокинув-таки ведро с нечистотами.
Сеня вспорхнул с дивана, метнулся к выходу и налёг на дверь, заглушая, но не отсекая полностью гогот смехополицейских и повторяющееся, как на закольцованной записи: «Я звезда цирка! Я звезда цирка! Я звезда цирка!».
Лишь когда последние отголоски воплей Комарика погасли под бархатно-тёмными сводами циркового купола, Сеня осмелился осторожно проговорить:
– Зато стало ясно, кто из нас будет водитель, а кто гаишник.
Потом плавно, будто в поклоне на бис, наклонился, поставил ведро и смачно в него блеванул.
Рая, которая прятала лицо в ладонях, как в детстве, когда умывалась, набрав воды в горсть, расплакалась – а может, рассмеялась.
Или всё сразу.
Комарик вернулся в цирк спустя месяц.
Его появление в гримуборной предвестил жестяной грохот из прохода на арену и лихой крик: «Полундр-ра!». Рая, гладившая юбку на столе, озадаченно отложила утюжок, Сеня – ветхую, с крошащимися страницами скабрезную книжку. Крик повторился ближе, дверь, распахнувшись, шарахнула о стену, и в комнату ввалился их старый товарищ.
Умельцы из Института Счастья потрудились над Комариком на славу. Он преобразился от макушки до кончиков бегемотоподобных ботинок. Взъерошенная грива некогда жиденьких и блеклых, а ныне зелёных волос была больше самой головы; не краска – естественный пигмент, изменённый генетиками Института. Смешная шапчонка с пластмассовым цветком торчала из шевелюры, как пробка пузатого графина. Физиономию отбелили до цвета свежевыстиранной простыни и вытатуировали флуоресцентной краской на округлившихся от ботокса щеках алые ромбы. Кожу вокруг глаз, напротив, сделали угольно-фиолетовой. Алым стал и нос Комарика, стараниями пластических хирургов слепленный в огромную ноздреватую картофелину. Их же скальпель превратил рот Комарика в вечную улыбку, раздираемую здоровенными, напоминающими клавиши аккордеона зубными имплантами.
Комарик был как пугающая и грандиозная картина, от которой нельзя отвести взгляд – и обитатели «гардеробной» впитывали зрелище, открывая новые и новые подробности.
Это жабо, на котором голова Комарика возлежала, точно дыня на блюде. Этот мешковатый костюм с помпонами. Эти клоунские перчатки, пришитые к коже. Эти неугомонно-подвижные руки – в одной прутик с собачкой, скрученной из воздушных шариков, другая приветственно машет. Эта мешковатая фигура, словно сляпанная из разноцветного мороженного. Комарик стал клоуном.
