Зато по вечерам мы с отцом возвращались домой счастливые, с чувством исполненного долга. А еще я за время этих поездок я умудрялся прочитать кучу книжек – при моей привычке к быстрому поглощению книг, нескольких часов в электричке туда-обратно хватало на очередной приключенческий роман. Правда, папа пытался и в дороге потренироваться со мной чтением с губ, но быстро сдавался, поскольку я не хотел заниматься этим на людях. И батя вслед за мной погружался в книгу или газету…
Читать он любил, хотя запойным книгочеем не был. Перед сном часто зачитывался каким-нибудь романом, газетой или журналом. Когда я стал работать в редакции, отец штудировал наш журнал от корки до корки, начиная, естественно, с моих статей. Однако если у него было свободное время, всегда предпочитал похозяйствовать на даче или поскитаться в лесу…
***
По осени, когда вся картошка на нашем большом огороде была выкопана и убрана в подпол, который отец называл «голбец», мы собирали высохшие плети ботвы, старые ветки яблонь и черемухи, плети малинника и складывали в огромную кучу. Папа зажигал костер, и пламя поднималось до небес. Прощание с осенью, проводы урожайного года. В золе запекали картошку. Запахи костра, «печенки», осенней прели, тепло родной земли – эти воспоминания тоже переплетаются с ароматами весеннего цветения, вкусом черемухи…
Последние годы жизни отца были спокойными и умиротворенными – он много времени проводил с мамой на даче, часто уходил в лес по ягоды и грибы, пропадал там много времени, так что мама начинала беспокоиться. А потом делал из своей добычи варенья и засолки, снабжал нас с Аллой в Москве уральскими гостинцами. Обожал своих внуков – кроме нашего Максима, их было еще четверо от Нины и Толи.
Уже когда его не стало, мама рассказывала, как отец ухаживал в молодости за ней. Она была старше папы, поэтому вначале не воспринимала его увлечение всерьез. Молодой Петр так сильно полюбил Тамару, что не отставал от нее, и в конце концов своей верностью покорил ее сердце. Между прочим, он был не последним парнем на деревне – кудрявый гармонист, многим девицам нравился. Да и на маму многие парни заглядывались. Тогда они жили в Артях, около Красноуфимска, там и поженились.
От бурной молодости осталась память – баян, который хранился в кожаном футляре. При мне отец уже не играл, зато я сам, после потери слуха, частенько открывал футляр и растягивал мехи баяна, прислушиваясь к протяжным гулам и стонам, явственно ощущаемым мною через полированные клавиши и бока…
Много теплых воспоминаний связано с домом и огородом на Возмутителей, откуда мы позже переехали в пятиэтажку. А той избы уже нет – город постепенно наступал на огороды и застраивал улицы бетонными одноликими зданиями. Но память о доме жива, как в стихах Олега Чухонцева:
Много прочел я книг и прошел дорог,
много стальной и медной попил водицы,
ну а теперь хотел бы на свой порог,
к притолоке с зарубками прислониться,
да об одном забыл в суете сует:
этого места больше на свете нет…
***
Брат Толя был на десять лет старше меня. У него судьба сложилась тяжело – но он сумел перебороть ее и встать на ноги во всех смыслах. Не случайно пишу – был. К сожалению, его уже нет.
Мои воспоминания об Анатолии отрывочны, потому что в детстве я много времени провел по больницам. А потом, когда я учился в школе в Ревде, Толя уже уехал в Свердловск учиться в профтехучилище, потом работал там и дома бывал редко.
