Завод, на котором отец почти всю жизнь трудился, хорошо виден с вершины Волчихи. Но забрался я на гору впервые только недавно, когда отца уже не было в живых. Стояла зима, снега навалило до кучи, однако на склоне Волчихи горнолыжниками был накатан плотный наст, так что вскарабкался я без особых проблем.
Насколько хватало глаз, впереди расстилались занесенные снегом леса, плавно изгибавшиеся по линиям холмов и терявшиеся вдали. Это была южная сторона Урала. А повернувшись немного вправо, можно было разглядеть корпуса и трубы демидовского завода. Солнце клонилось к горизонту, окрашивая январское небо в тревожный багровый цвет – в той стороне был запад, куда меня забросила судьбина…
***
«Уральская хмарь остается с человеком навсегда, даже если ему и удается вырваться из круга Огневушки-поскакушки, поселиться на других землях», – писал в своей повести известный художник Леонид Тишков, оказавшийся моим земляком – он вырос в тех же краях, что и я, только чуть западнее от Ревды.
В самом деле, могу согласиться, что освободиться от связи с родной землей и аурой сложно, и далеко не всегда воспоминания об уральской жизни бывают радостными и солнечными. Это относится не только к суровой и величественной, подчас угрюмой и хмурой, природе Каменного пояса, но и к житейским воспоминаниям.
У отца характер был взрывной, особенно в то время, когда я был еще маленьким, а бате было уже за сорок. Он выпивал, но не больше, чем все мужики на заводе, по праздникам и с получки, однако алкоголь негативно накладывался на его характер, и в эти моменты отец становился буйным, случалось, и поколачивал маму. Старшие брат и сестра однажды не выдержали и восстали против батьки, защищая маму. Перед моими глазами встает сцена, как Толя и Нина теснят отца, причем сестра в руках держит ухват. Мне было лет восемь-девять, и этот эпизод крепко врезался в память.
Дальше – больше, дело дошло до товарищеского суда, на который собрались в нашей избе соседи с улицы Возмутителей и пропесочили отца. Надо отдать ему должное – с тех пор он ни разу не поднимал руку на мать, и ни разу я не видел его сильно пьяным, хотя он мог пропустить на семейном застолье рюмку-другую. И курить он тоже бросил. То есть почти треть жизни – он скончался в 80 лет – отец держал себя в руках. Не знаю, что сильнее повлияло на него – позор товарищеского суда или бунт детей против отца, но он изменился. И по характеру он стал гораздо спокойнее и терпеливее…
***
Вскоре после той семейной драмы папа начал возить меня в Свердловск, на занятия к логопеду. В нашем городе таких специалистов не было. Несколько месяцев два раза в неделю, когда у отца были выходные, мы поднимались на рассвете и шли пешком через весь город до железнодорожной станции.
Полтора часа на электричке, потом автобусом в центр Свердловска, до главной площади, где высился мрачный и угрюмый памятник Ильичу. И несколько часов в сурдоцентре, в компании с другими неслышащими детьми, где я старательно всматривался в губы старенькой женщины-логопеда и угадывал слова, тщательно артикулируемые ею. Потом она закрывала рот листком бумаги, надев мне наушники и снова начиналась игра в угадайку. Лучше у меня получалось чтение с губ, чем слуховое восприятие, но в дальнейшем оказалось, что в реальной жизни это умение давалось мне гораздо сложнее, чем во время занятий у старательной тети-доктора.
