– Возьми-ка вот это.
Николай Андреевич так резко появился в прихожей, что от неожиданности я уронила на пол один из своих капроновых шарфиков. Два дня назад землю наконец-то укутал толстый слой снега, на улице стало ещё холодней, чем было, лужи подстыли, а на асфальте образовалась тонкая ледяная корка, настолько скользкая, что, ковыляя по ней, люди напоминали друг другу пьяных уток. А ещё у меня запершило горло, и Николай Андреевич, услышав мой кашель, два раза за ночь приносил мне горячее молоко с мёдом.
– Возьми, возьми, – проговорил он, протягивая серый треугольный платок с люрексом. – Он очень тёплый. Не синтетика – шерсть. Чистая ангорка. Сейчас таких не делают.
Поглядев на люрекс, я кашлянула и вспомнила о бабушке и оставленном дома тёплом шарфе. Последняя поездка в Ч*** всё ещё отдавалась в сердце чёрной обидой и болью. «Смешно даже, – усмехнулась я, – десять дней прошло, а ты, Света-конфета, всё никак не можешь успокоиться».
– Ходишь с голой шеей, вот поэтому и простудилась. Один капрон и шапка тонкая. Не пойдёт так! Надо о себе заботиться смолоду. – И воспользовавшись моей растерянностью, Николай Андреевич набросил на меня косынку клином вперёд, обмотал концы вокруг шеи и затянул их на лёгкий узел. – Видишь, как хорошо, и к глазам твоим подходит.
Я улыбнулась. Платок действительно был очень мягким и тёплым.
– Это Вашей дочери, да? Наташи?
– Наташи, – согласился он, – но тебе сейчас нужнее, поэтому бери насовсем.
Я кивнула, но, бросив в карман ключи с тумбочки, пообещала себе, зайти вечером в магазин и купить что-нибудь похожее. Уж очень сильно мне не хотелось носить вещи покойницы.
Ехать мне предстояло в общежитие. Вера на протяжении почти всего октября и большей половины ноября разворачивала в своей комнате пункт приёма вещей для бездомных. Старую одежду и одеяла ей несли со всей округи. Ума не приложу, как только комендант разрешила. Вероятнее всего, Вера заручилась поддержкой декана или даже ректора, которые страсть как любили всякие социальные проекты.
И так как вещей набралось не просто много, а фантастически много, Вера упросила меня помочь ей, ссылаясь на то, что по субботам у меня планов всё равно не бывает, личной жизни нет, а решением контрольных работ можно заняться и в воскресенье утром. Скрепя сердце, я согласилась и, наплевав на больное горло, бросилась в общагу помогать лучшей подруге.
Первый этаж встретил меня привычными серостью и мрачностью. Та же вахта в жёлтом пластике, та же лестница, ведущая на верхние этажи, та же местами пошарпанная, бело-коричневая плитка на полу – всё осталось прежним, как будто и не было тех полутора месяцев, что я жила на проспекте Декабристов.
– А, Света, ты? – пожилая узкоглазая вахтёрша по национальности, скорее всего, казашка улыбнулась мне по-матерински ласково. – Как твои дела?
– Всё в порядке, Нурия Мирзахметовна, – ответила я на её улыбку, подойдя ближе. – Снимаю комнату у одного очень хорошего человека. Он ко мне как к дочке относится.
На последнем слове я скривилась, но вахтёрша вряд ли заметила. Нурзия Мирзахметовна всегда относилась ко мне по-доброму и единственная из всех работниц общежития проявила сочувствие, когда комендант составила рапорт о моём выселении.
– Ну и хорошо, – вахтёрша кивнула и даже высунулась из окна, видимо, собираясь сказать что-то ещё, но, махнув рукой, передумала.
По последним ступенькам лестницы уже спешила вниз Вера, сжимающая в руках только свою чёрную кожаную сумку да плотный зелёный пакет с чем-то звенящим. Удивиться я, однако, не успела, потому что вслед за ней семенили три здоровенных парня, каждый из которых нёс по четыре громадных мешка.
