Души наизнанку. Сборник рассказов - страница 11

Она была еще ближе ему, чем отец. Первые годы жизни Иванушки прошли вместе с мамой и только с ней. До двух лет он сосал ее молоко и (прекрасно это помнил) прикидывался голодным, чтобы обнимать и трогать губами и языком плодородные, крупные, с большими круглыми сосками, живые источники наслаждения. Он любил также, зарывшись в мамин подол, внимать кисловатый запах ее нижнего белья. И украдкой воровал ее чулки, чтобы засыпая, не испытывать ее отсутствия. Он с ужасом вспоминал, как однажды мама застала его за этим занятием. И тут произошло самое главное событие, определившее все дальнейшее мировоззрение Ивана. Испуганный, как воришка, с чулком под носом, он застыл с раскрытыми глазами в ожидании: каким оно будет, его первое наказание за эту постыдную проделку? Но мамины глаза понимающе кивнули, и жемчужная улыбка обнажила ряд стройных зубов. Мама подоткнула под его ноги одеяльце и спокойно отошла от кроватки. Наверное, она решила не заострять внимание, как многие мамы и папы, чтобы ребенок постепенно обо всем забыл.

Шло время. Иванушка уже осваивал акварельные краски. И ночные бдения стали незаметной привычкой. Но квартиру все не давали. И хотя мама уже год как перестала переодеваться при сыне, не было даже ширмы, разделяющей их постель. И однажды среди ночной сказки Иванушке стало так внезапно хорошо, что на миг он полностью потерял осознание самого себя. А во сне ему привиделось, будто он ныряет в теплое молоко и тает в нем, как кусочек масла. Утренний будильник огласил подъем. Пора вставать, делать уроки и идти в школу во вторую смену. Но что это? Маленькое пятнышко на его простыне и совершенно мокрые пижамные брючки! Неужели Иванушка, такой взрослый, не проснулся, чтобы побежать в туалет? Краска стыда залила его оттопыренные уши. Иван снял штаны, вывернул их на изнанку и подошел к свету, чтобы получше рассмотреть. Он посмотрел, поднес к носу и… «О счастье! Сегодня ночью я стал мужчиной!». И, ликуя, он запрыгал по крашеному полу босиком. «А вдруг?» – лицо Ивана в предвкушении чуда сделалось малознакомым. Он посмотрел на часы, на задвинутый дверной шпингалет. Бросил пижамные брюки в сторону и, подбежав к родительской постели, сдернул рывком одеяло. Сердце его остановилось: там, на накрахмаленной простынной полосе, он различил едва заметный полукруг и несколько подтаявших коричневых клякс, похожих на папины этюды.

Сначала нерешительно и боязливо он подался вперед, затем кинулся лицом на эти пятна и блаженно зарылся в постельный батист, чувствуя, как заползает в ноздри обворожительное благоухание. Никогда еще не была так близка к нему та женщина с ровными жемчужными зубами, которую он так безнадежно и страшно любил.

Катамнез^>5

(Больная С., 70 лет, психопатия)

Апрельский блик хотел проникнуть сквозь окно и пасть на стену, но лишь остался нарисованным на стекле. Даже ясное утро здесь темнее. А двери ужасающе скрипят, сколько не смазывай их петли. Звуки в этом доме такие странные, каких больше не услышишь нигде. И если яблоко сорвется с ветки и ударит и шиферную крышу, кажется, что с неба упал белый кирпич. А если кто-то пройдется по комнатам, половицы затрещат, как старые кости. Вода из крана стучит, как крупный град, а железные миски, ударяясь друг о друга, долго на могут прийти в себя, издавая продолжительный тоскливый гул. Здесь мрак, туман, здесь пасмурная осень. Здесь минус жизнь. Здесь плохо. Здесь чего-то не хватает. И хотя в доме давно уже никто не умирал, в воздухе стоит столбом запах мертвечины, то удаляясь, то концентрируясь почти до зрительного образа.