Нет, маленький ужас остается с тобой навсегда – без него не выжить – но вот большого страха уже нет.
Но есть другой страх – невидимый. Новичкам на фронте он даже неведом, ибо они о нём даже не догадываются. Потому что он наоборот, приходит с опытом. Приходит, когда ты знаешь, на что способна шальная пуля. Когда ты видишь (и часто видишь) как разламывает тело товарища брошенная граната. Когда ты помнишь всех тех, кто ушел в пустяковую вылазку и до сих пор в ней находится. Пятый десяток лет как уже. Вот этот страх убивает больше всего.
Потому что те, первые страхи, они всегда включаются при первом выстреле. И практически через пару минут – выключаются.
Но вот этот страх давит даже тогда, когда и выстрелов-то рядом нет. И от того становится ещё страшнее.
***
Как-то мы ползли к занятому немцами хутору. Полтора часа. Ползком. Нас было около сорока бойцов, мы ползли в лучах закатного солнца, и мы знали, что немец о нас не знал. И вот тут-то этот самый страх и имеет обыкновение появляться: а вдруг он всё-таки знает? А вдруг он уже наводит оружие и, посмеиваясь над глупым Иваном, сощуривает свой вражий глаз напротив прорези прицела? Причем, как вы думаете, на кого он наводит? Конечно, на тебя! И только на тебя! Вокруг шуршат гимнастерками еще пятнадцать задниц, но выцеливает враг именно твою! И друзья врага этого тоже хотят убить только одного бойца в нашей группе! И все они обязательно выстрелят. Вот-вот!
Первая очередь будет именно твоей. Именно тебя пропорет пятимиллиметровая болванка, причем обязательно наискосок, задев все кости, какие только есть в теле! Пара из пуль обязательно раздолбает позвоночник (там самый нерв!), ещё одна проломит лопатку, а самая коварная всенепременно вонзится в копчик! Мягкие ткани – бог с ними, на мягкие ткани никто не обращает внимания – они никогда не болят в бою, а только лишь в санчасти воют ноем.
Но солдат состоит из костей. Точнее, из скелета. Еще точнее – из хребта. Каков хребет – таков и воин. Солдат и воспринимает всё вокруг своим хребтом – там нервы надёжнее. Защищённее и оттого – чище. И именно удара по костям солдат боится больше всего. Оторвет ползадницы – сможешь бежать, как Пегас, подпрыгивая и дико ржа. Оторвет полноги – всё. Ползёшь и скулишь. Нет, в горячке ты сможешь бегать даже на переломанных ногах, но то на переломанных – даже разбитые надвое кости вовсю стараются помочь организму с могучим хребтом вынести себя за пределы беды.
Но если кость раздроблена в кашу – солдат умирает. Даже если он выживет потом – он всё равно – не солдат.
Поэтому воображение мощно и красочно рисует все эти картины на тему раневых каналов. Потому что меня уже ранили однажды, и я знаю, что поначалу, когда было ещё опасно паниковать, боль и тревога отступают на задний план. Я и не боялся тогда. А вот пото-ом, когда все более-менее отлегло, израненный организм начал слезливо жаловаться мозгу о том, как его обижали: как злая пуля раздвигала такое прекрасное молодое мясце. Как, не церемонясь, оцарапала белоснежный глянец сахарной косточки и как, издеваясь, попросту сломала её, как брызнул из косточки сок, как он потёк по тому ужасному следу, что оставила жестокая тупая пуля. Дура! Организм ничего не забыл из того момента, пока шёл процесс ранения. Он всё запомнил, все ощущения, все звуки, всю обиду. Всё записал. Каждый момент, каждую наносекунду. И при первой же возможности он всенепременно делился этими записями с разумом, приукрашая сочно-кровавые подробности.
