Андрей в красном кафтане с длинными до колен рукавами молча ехал следом за отцом, за весь проделанный путь ни разу не обмолвившись с ним даже парой слов. Никита Федорович в черном мешковатом одеянии, с притороченной собачьей головой как бы балансировал на фоне сына, ничем не похожего на него.
Андрей не любил Москву да и иные города тоже. Ему не нравился шум и гам городских базаров, не любил он и толпу горожан, снующих туда-сюда по своим делам и мешающим быстрому передвижению. Ах, если бы отец смог понять его, если бы захотел отпустить обратно домой, то юноша, весело гаркнув, пришпорил бы коня и во весь опор помчался бы по весеннему бездорожью мимо полей и лесов, следую вдоль берега реки и березовой рощи, высоко в небе светило бы солнце, птички звонко бы чирикали на ветвях деревьев, а под копытами лошади, взмахивая легкими яркими крылашками, разлетались бы бабочки. Но повернуть назад домой было нельзя, раз отец сказать сопровождать его, значит, нужно подчиниться. Ослушаться родителя своего было равносильно смерти, ибо Никита Федорович держал всю семью и слуг в ежовых рукавицах, нигде никому не давал спуску, чаще всего от него перепадало либо Марфе Егоровне, либо Андрею, но почти никогда не был наказан Александр, словно князь любил его больше первенца. Такие мысли все чаще и чаще стали посещать Андрея, который уже было смирился со своей незавидной участью, но юноша не знал, что впереди его ждало еще большее испытание, нежели обычная ревность к брату.
Проехав мост, они натянули поводья и повернули в сторону Охотного ряда, запруженного торговыми лавками со всякой снедью да людом, неторопливо шагавшего вдоль палаток. Зазывала в ярко-зеленой рубахе и широких шароварах, заправленных в потертые сапоги, стоял на высокой бочке и кричал во весь голос:
– Эй, люд московский, гости столицы, приходите к нам да поглазейте на купцов заморских и диковинки, что привезли они из своих сторон! Подходите, каждый выберет себе что-нибудь по вкусу: шелка тонкие, пряжу толстую, платья разноцветные, сапоги сафьяновые, ножи острые, пряности иноземные!
Вокруг зазывалы уже столпились люди, каждому стало интересно, что за купцы такие и какой товар привезли они с собой. Вид иноземцев поразил московитян: дородные индусы, черные словно тушь, в зеленых чалмах с драгоценным камнем, через толмача показывали на свои диковинки и приговаривали:
– Это поднос из сандалового дерева, источающего сладкий аромат. Это парча, у нас она бывает четырех видов: кинкхаб, амру, химру, пайтхани. Это золотые и серебряные нити для вышивания, их мы называем зари, касаб, калабатту.
Андрей приостановил коня и вгляделся на купцов. Не столько их необычный вид, сколько красота тканей поразили его. Живущий большую часть в земщине, молодой человек почти никогда не сталкивался с иноземцами, да еще такими, вид которых отличался от привычного. Среди индийцев не было ни одного светловолосого, светлоглазого и белокожего. Неужто они все такие, словно мавры, живущие на краю земли в жарких странах, где никогда не бывает ни снегов, ни морозов? Как же они живут без зимы, ежели в холодную пору приходится столько радостей: катание на санях, купание в морозном прорубе, охота в чаще леса? Нет, с Русью ни одна страна не сравнится, даже богатая алмазами, слоновой костью да шелками дивной красоты.
Вскоре Охотный ряд кончился и глазам открылась Лобное место, широкое и просторное. Стрельцы из царской армии в красных кафтанах с бердышами наперевес ровным строем шагали по центральным улицам, наводя порядок. Возле церквей на папертях толпился разнообразный люд. Здесь сидели и лохматые бабы с кричащими голодными младенцами на руках, и калики перехожие с грязными ступнями, в стороне от них за храмовой оградой сидели на земле юродивые с безумными глазами и вывалившимися языками, и те, чей облик был обезображен с самого рождения: слепые, калеки с отростками вместо ног или рук, прокаженные с перекошенными либо потемневшими лицами. Смрад от их немытых тел витал в воздухе, вызывая приступы тошноты. Один из юродивых, старик, чье тело прикрывало лишь жалкое рубище, подбежал к коню Никиты Федоровича и, схватив его под уздцы, громко воскликнул, в судороге крестясь одной рукой:
