Платон делает паузу, давая собеседнику осознать сказанное.
– И вот тогда происходит самое удивительное. Ты понимаешь, что ответы, которые ты искал вовне, всегда были внутри тебя. Твоё истинное предназначение, запрятанное в самых глубинах существа, начинает проявляться. Это похоже на поиск сокровищ, только сокровища эти – не золото и драгоценности, а понимание своей роли в этой бесконечной игре под названием жизнь.
Его глаза становятся пронзительным:
– Но помни: этот путь не для слабых духом. Потребуется вся твоя сила воли, чтобы отказаться от привычных удовольствий и ступить в этот неизведанный мир. И только пройдя через все испытания, ты сможешь сказать, что действительно позна́л себя.
Последние слова Платон произносит с особой торжественностью:
– Это и есть истинное освобождение – выход за границы обычного человеческого существования в пространство, где душа становится единственным проводником, а ты сам – творцом своей реальности…
ВНЕВРЕМЕННОЕ ПРОСТРАНСТВО ПЛАТОНА
Платон застыл посреди кухни, словно кадр из потускневшей киноленты. Взгляд скользил по пространству, где каждый предмет существовал отдельно – вырванный из времени, лишённый привычных связей. Прожилина на кафеле, колеблющаяся тень от люстры, чашка с засохшим кофейным кольцом – всё это складывалось в абсурдный коллаж.
Остановился на Остапе. В голове пронзительно сверлила мысль:
– Зачем я здесь? От его молчания по спине ползёт холод. Эти глаза… Они просверливают насквозь, достигают самого нутра. Но дело не только в этом. Что-то глубже. Что-то невыносимое сдавливает грудную клетку.
Шаг вперёд. Скрип половицы разорвал тишину – резкий, как щелчок затвора. Взор выхватывал детали: крошки на столе, сложившиеся в таинственный узор; капли на кране, замершие в падении. Всё казалось шифром, посланием, которое невозможно прочесть. Даже воздух был густым, насыщенным невидимыми символами.
– Что я не вижу? Почему эта комната, этот миг… всё обретает такую значимость? Остап… Он знает что-то. Видит то, что мне недоступно. Но что именно? Может, это я сам? Может, я бегу от чего-то внутри?.. Тогда отчего этот ужас?
Остап сидел неподвижно, пальцы впились в край стола до побеления. Платон чувствовал, как тот ищет в пространстве слабые места – будто реальность вот-вот рассыплется.
– Может, дело не в нём. Может, во мне. В моих страхах… в вопросах без ответов. Я будто мышь в лабиринте, где стены – мои же мысли. Или это не лабиринт… а зал зеркал?
Он опустился напротив, пытаясь найти в глазах друга ясность. Но видел лишь собственное отражение – раздробленное, искажённое. Каждый осколок – неразрешённый вопрос, невысказанное сомнение.
– Я здесь не для Остапа. Я здесь для себя. Но как тяжело, когда каждая мысль – шаг в пропасть…
Рука дрожала, коснувшись стола. Лёгкий звон чашки слился с тиканьем часов в навязчивый ритм. Время сгущалось, теряя текучесть. Платон осознал: они заперты в этом моменте, как в янтаре, где прошлое и будущее сплющены в точку.
– Если разобью эту чашку… – взгляд скользнул по трещине на глазури. – Расколется ли мир? Или расколюсь я?
Остап поднял голову, словно услышав. Губы дрогнули без звука. Платон почувствовал, как внутри что-то рвётся – невидимая нить, связывающая с привычным порядком вещей.
– Мы оба призраки здесь… – вырвалось шёпотом.
– Призраки, ищущие плоть. Слова. Смысл…
Чашка сорвалась со стола. Осколки рассыпались по полу. Платон замер, наблюдая, как в трещинах между черепками проглядывает что-то иное – бездна или отражение его страха.
