Два лета одного года. - страница 13

– Забавно ли, тогда двойка вертолетов нанесла удар по своим позициям, похоронив целую колонну резервистов на марше, а на втором заходе уничтожила штаб союзных сил, – повторился иронично Эрик.

Закончив короткий рассказ, пассажир, как и всегда, рассмеялся. Рассмеялся, словно только что он пересказал своему приятелю одну из своих умышленно глупых шуток, словно Хартман невольно пытался воспринимать пережитое безумие через добрую улыбку, пусть она и была фальшивой. Фаренгейт прекрасно это понимал, кажется, они оба это понимали, но молчали, стараясь лишний раз не сгущать красок.

Тем временем роскошный кабриолет остановился напротив грубых ворот огромной толщины, что приводились в движение электрическими валами справа и слева от рельсов, от чего всякий, покидающий пределы стен, на мгновенье представлял себя на месте первооткрывателя грандиозного и скорее полумифического лабиринта древности. Один из охранителей сооружения в белоснежном одеянии и резиновой маске противогаза с красными линзами, точно бессмертных страж царства мертвых, прошагал к машине, чтобы бегло осмотреть салон и со всем вниманием проверить документы, словно кому-либо может понадобиться вывести что-нибудь из города.

Фрэнк не знал наверняка, было ли излишнее внимание дотошного проверяющего формальностью или актом предельной исполнительности, однако минутой спустя офицер в стандартном обмундировании убедился в исправности паспортов и жестом руки приказал другим стражам выпустить машину. Тяжелые ворота перед героями со скрипом пришли в движение, медлительно приоткрыв путь за пределы столицы, туда, куда еще совсем недавно пришел белый туман…

Кабриолет оставил периметр позади и грациозно выкатился на полотно широкого моста, протянувшегося над Сеной, своим необычайно ярким окрасом словно разбавив палитру холодных полутонов вокруг. Даже Хартман оживился, точно бы до этого он неоднократно не бывал здесь, за пределами стен последнего города. Пятно желтого глянца утопало в полумраке болезненного дня, а удаляющиеся силуэты вертолетов сделались почти неразличимы, после чего окончательно скрылись из виду за очередным изгибом городской стены.

– Всякий раз, оказываясь здесь, я начинаю бояться, что солдаты не пустят нас обратно, но в тоже время словно хочу, чтобы этот беспричинный страх оправдался, – выговорил несколько воодушевленный Эрик.

Грубые железные пролеты моста замелькали перед пустыми глазами Фаренгейта, что всем сердцем, как и Хартман, словно ощутил присутствие полузабытого чувства свободы, пусть даже оно и было ложно, как мираж или наваждение перед глазами измученного жаждой и заплутавшего посреди пустыни путника. Фрэнку вдруг отчетливо показалось, будто бы это неописуемое допущение незримо присутствовало в воздухе, таилось в холодных водах Сены, в полутьме извечного марева, окутывающего Париж своими сетями, точно как паук, вьющий искусные щелоковые полотнища. На короткий миг Фрэнк с истинным наслаждением закрыл глаза, всецело отдавшись необъяснимому человеческому порыву, кабриолет не переставал ехать прямо, ведомый ослепленным водителем, лишь только неразборчивые слова пассажира заставили Фаренгейта возвратиться в границы своего тела, слившись с гнетущей реальностью в его настоящем.

Свет от фар автомобиля, наконец, достиг противоположного берега, в то время как громада неприступного периметра сделалась неразличимой в томной мгле, лишь темнеющие силуэты причудливого частокола проглядывались в зеркале заднего вида. Фаренгейт снова поймал себя на мысли, что загадочные спиралевидные вышки словно хранили в себе страшную тайну о случившемся двенадцать лет назад, когда сбылось начертание на стенах собора парижской богоматери, словно они великодушно обрекли обитателей последнего города на пребывание в беспечном неведенье. «Ложь – добродетель обреченных», – как с усмешкой поговаривали посетители «Вавилона», если заходила речь о таинстве парижских стен.