Все труднее и труднее дается Урманову каждый подъем. Все хуже слушаются руки. Нет мочи больше терпеть.
«Сволочи! Гады! Сволочи!» – со злостью выкрикивает он про себя и это помогает ему держаться.
– Курсант Мазаев! Почему прекратили выполнять упражнение?
Гуссейнов подходит к Мазаеву, склоняется над ним.
– Не могу больше, товарищ старший сержант, – тихо стонет тот, не в силах оторваться от пола.
– Можешь, – твердо произносит Гуссейнов.
– Не-е-е-е… не могу.
– Нет такого слова, Мазаев! Ты же солдат, слышишь?
Мазаев молчит.
– А товарищи твои ждут… Что они сейчас думают о тебе, курсант Мазаев?
Вся рота стоит в положении «раз» на вытянутых руках и ждет, когда можно будет опуститься. Руки затекли, мелко трясутся.
– Давай, Зона! – наконец не выдерживает Шкулев. – Давай!
– Поднимайся! – вторит ему с другой стороны Кузьмин. – Мы тоже уже… Давай!
Издав мучительный стон, Мазаев медленно отрывается от пола и выпрямляет, наконец, согнутые руки. По его щекам текут слезы, смешанные с каплями пота.
– Два! – звучит долгожданная команда.
Все облегченно падают на влажный пол.
– Раз!
Курсанты снова отталкивают ненавистный, мокрый и невыносимо тяжелый пол от себя и замирают на вытянутых руках.
– Закончить упражнение!.. Садимся на скамью, руки за голову. Упражнение для брюшного пресса… Делай раз!
Все опять начинается сначала… Урманов старается не думать ни о том, сколько времени еще осталось, ни о том, когда же закончится упражнение. Он словно автомат выполняет команды.
– Закончить упражнение!.. Упор лежа принять!
Нет ничего: ни спортзала, ни людей вокруг… Какая-то красно-коричневая пелена тусклого света покрывает пространство. И этот голос, он доносится откуда-то издалека. Монотонный, бесстрастный…
– Закончить упражнение! Скамейки убрать, строиться в колонну по четыре.
«Нет, это еще не конец. Сейчас будут упражнения с отягощениями» – бесстрастно фиксирует сознание.
Пошатываясь, Урманов плетется в строй. Разомкнувшись на ширину вытянутой руки, курсанты начинают работать с песочными ящиками. Каждый – килограммов по двадцать… Подъем с разогнутых рук за ручки от бедер на грудь, подъем от груди вверх, подъем вытягиванием за одну ручку от бедер к подбородку. Потом переход на снаряды. Турник, шведская стенка, брусья…
– Закончить упражнение! Через десять минут построение на улице. В колонну по одному в раздевалку бего-о-о-ом марш!
Пять минут на всех, чтобы принять душ и пять минут на то, чтобы переодеться. Курсанты толпятся в раздевалке, поторапливают тех, кто успел раньше них забраться в душевую.
Курсант Мазаев уже улыбается. Гуссейнов добродушно похлопывает его по плечу.
– Ну, что, курсант, живой?
– Так точно, товарищ старший сержант, – смущенно отвечает Мазаев.
– А говоришь – не могу…
– Тяжело.
– А кто сказал, что будет легко? Это тебе не курсы кройки и шитья. Сержантская школа… Ты думаешь, вашим сержантам было проще? Вон, Левин… – Гуссейнов кивнул в сторону командира первого отделения. – Год назад пришел к нам худой, дохлый – как заморыш. А сейчас? Смотри…
Сержант Левин стоял поодаль, обтираясь полотенцем. Упругие тугие мышцы бугрились на руках и груди, на плоском животе отчетливо проступали рельефные кубики брюшного пресса.
Урманов уже слышал, что Левину в свое время сильно доставалось. Об этом ему рассказывал еще сержант Мурыгин в карантине. Как Левин плакал, поднимая ящик с песком, и одновременно пел гимн. Таким способом его воспитывал командир отделения сержант Ладович, которого сейчас уже нет. Он уволился этой осенью.
