Две Анастасии - страница 5



Вот осинник пошёл!
Как дрожит
Лист осиновый – меленько-мелко…
На боку мухоморец лежит —
Рыхлый, рыжий…
Не гриб – переспелка!
Вновь берёзы и вновь тополя…
Говорят, здесь бывает рядовка.
У попутчиков по два куля,
У меня в саквояже нулёвка.
Ужик юркнул в расщелину…
– Брысь!
Дождь пошёл, потускнела поляна…
Со стоянки, где все собрались,
Близким эхом несётся: «Татьяна!»
И машина уже завелась.
Лист шуршит под ногой, как бумага…
– Здесь я, здесь!
– Слава Богу, нашлась!
Подставляй саквояж, бедолага!

«Между ливнем и волной…»

Между ливнем и волной
На танцующем мосту
Скачут молнии за мной
По бетонному хвосту.
Заслони меня зонтом,
Заслони меня плащом —
С этим адовым мостом
Мне не сладить нипочём.
Уплывая из-под пят,
Сам на глиняных ногах —
Он до судорог распят
На скрипучих берегах.
Слёзы катятся из глаз,
Невозможно глянуть вниз…
Этот бешеный сюрпляс,
Право слово, не сюрприз.
Жажда кислая, как медь,
Спазмом вяжется во рту…
Дай мне Бог не умереть
На танцующем мосту!

«Без вещего сна, без высокого звона…»

Без вещего сна, без высокого звона,
Без плеска невидимых крыл
Душа, словно вытравленная икона,
Небесных лишается сил.
Бормочет пустое, не может вместиться
В испытанный болью канон,
А белая ночь – синекрылая птица
Садится на чёрный балкон.
И снова, и снова по стёртому следу
Пытается выжить душа —
Всплакнёт о любимых, ночную беседу
Со снегом начнёт не спеша.
И снова, и снова – сплошные начала:
Январь, покаянье, строка…
И то уже славно, что не одичала
В безмолвии долгом рука.
А год начинается, ангел нисходит
Холодную жизнь обновить,
Но знает ли сердце, твою ли находит
Он зябко звенящую нить?!

Оклики

Мой шишок

Мой колючий шишок
Был когда-то ручным и домашним,
Он мяукал и лаял,
Комолым телёнком мычал.
Все любили его
Чуть подвыпившим, чуть бесшабашным,
А потом разлюбили,
И сразу шишок одичал.
Развеселью теперь
Он, как тёмному лесу, не верит,
И еды не берёт,
И на доброе слово молчит…
Может, плачет в душе,
Понимая, что мир лицемерит?
Может, в памяти дальней
Мяукает, лает, мычит?
Зажурили шишка,
Что ни утро – гребёнкины зубья:
И полы не метёт!..
И в разбойной охоте не скор!..
Кто ему пособит?
Кто избавит его от безлюбья,
От ершистой повадки —
Зловредничать наперекор?
Я тихонько войду,
Молока подогрею в кастрюльке,
За ушко потреплю,
Чтоб не думал: и эта хитрит!
Лай, мяукай, мычи,
Подремакивай в ситцевой люльке,
На хороших людей
Не копи нехороших обид!

«Две жизни, две дороги, две печали…»

Две жизни, две дороги, две печали…
Так пусть один другого не винит!
Нас колыбели разные качали,
Но песня колыбельная роднит.
По русской, по расхристанной равнине
Мы шли и шли, не думая о том,
Чей путь в людском останется помине,
Чей – проскользит вдоль берега листом.
В трудах ли, в маете пустопорожней,
В словах ли, в отрешении от слов
Не всяк поймёт, что зонтик придорожный —
То бузина, а то болиголов.
На русской, на расхристанной равнине
Всё мнится мне, что, юн и синеглаз,
Ты кличешь мать… И плачу я о сыне,
И плачет небо дождиком о нас.
Ненастный мой, пока в траве по пояс
Ты над рекой полуденной стоишь,
Я не хочу, чтоб, горько беспокоясь,
Разлуку нам нашёптывал камыш.
Не верь ему! Пусть даль плывёт за далью —
Нам призрачные дали не страшны.
Одной дорогой, жизнью и печалью
Мы и от смерти будем спасены.

Удар

…Она вплотную подошла,
Затмила синь,
Дыханье сбила,
И он, серее полотна,
Упал растерзанно, бескрыло.
Сводило судорогой рот,
Со лба росою пот катился…
Казалось, меркнул небосвод,
Сгорал и дымкой становился.
В неодолимой духоте