На пороге подросток в очках.
Артем обувается. Со смехом кричит: – Это он! Это он!.. С пейзажиком!
Инна, младшая, с улыбкой: – Представьтесь.
– А?
– Как вас зовут?
– Коля У-у-угрюмцев.
– Это вы, – продолжает знакомство Инна. – Это вы так сильно полюбили художника Кандинского?
– Инна! – одергивает сестру Ольга.
– А что? Нельзя спросить?
Ольга, возможно оберегая и сразу же узаконивая, отводит новенькому его пространство:
– Тот угол. Тот мольберт старенький… Видишь?.. Будет твой, Коля. Когда-нибудь держал в руках кисточку?
– Н-нет.
– Эти кисточки – твои.
– А к-краски?
– Разведешь сам.
– А п-п-покушать?
– Найдешь сам. Холодильник у той стенки.
Артем кричит: – Одевайтесь!.. Успеете его расспросить!
Однако Инна спешила узнать ближе:
– Вы, Коля, слиняли из школы ГБ? Почему?.. Неплохая же профессия. Если в перспективе.
– Я не с-слинял – меня в-выгнали.
– За что?
– За н-неуспеваемость.
– А в школе с углубленным английским?
– В-выгнали с-сразу. Один раз пообедал.
Теперь Ольга торопит Артема:
– Чего ты сидишь?.. Всех подгоняешь, а сам в одном ботинке!
– А мне тоже стало интересно. Небось гэбистов теперь по науке учат. Психоанализ царствует? вовсю, а?
Но юнец не понимает, только переспрашивает: – Ч-что?
– Я говорю – сейчас у вас на занятиях небось папа Фрейд?.. Юнг?
– Я п-плохо учился. Голова б-болит… Все время б-болит.
– А что за педагоги? Интересно учили?
– Да. М-майор Семибратов очень с-следил за п-питанием.
– Молодец майор.
– Каждый день к-кушали.
– А другие учителя?
– Другие о-о-обычно кричали… На меня всегда к-кричали. Ты, Угрюмцев, никогда не научишься с-с-стрелять!..Ты никогда не п-п-попадешь в цель, если с завязанными глазами!
– Стрельба с завязанными глазами?.. А куда стрелять?
– На шорох.
– Куда?
– На шорох в кустах.
– И ты стрелял?
– Нет. Н-не успел… В-выгнали.
Ольга ставит точку: – Хватит потешаться! Уходим!
Инна, поощряя мальчишку, кричит: – Загляни в холодильник!
И ушли.
Коля один. В большом пространстве К-студии, там и тут увешанной странными картинами, юнец слегка растерялся.
– Г-г-говорили, покормят. Говорили, рисовать б-буду… С-странно это.
«Странно это» – уличная пацанья присказка, которую он где-то себе подхватил.
Куда деться, подходит к отведенному, подсказанному ему мольберту.
Осматривается.
Еще им не обжитое, но уже чем-то манящее (он чувствует!) теплое место. Греющее место… И тишина… Можно спрятаться от людей и ментов. Ему хорошо. Больше того, подросток, забывший дух и облик «родных углов», заулыбался – слышит некое родство с этим одомашненным полуподвалом.
Мальчишеское чувство новых владений!
Одним разом он берет мольберт и стул – ищет, к какой бы репродукции ему поближе подсесть… Он хочет перерисовывать. Попробовать. Его же не задаром сюда взяли… Ту картину? Или эту?
Стул не удерживается в руке, падает. Падает и сам Коля. Встал, смеется своей неловкости.
Наконец выбрал – пристроился к дразнящему «Офорту» 1916 года. Возится у мольберта с кисточками и красками.
Рисует?.. Нет… Боится… Задевает нечаянно рычажок под репродукцией. И тотчас «Офорт-1916» освещается… Подсветка поначалу слепит глаза. Краски заиграли слишком.
А юнец, словно бы испугавшись, отпрыгнул в сторону. Так неожиданно!
Запараллеленная с подсветкой, звучит сентенция Кандинского:
«ВРЕМЕНАМИ МНЕ ЧУДИЛОСЬ, ЧТО МОЯ КИСТЬ ПОРОЖДАЕТ ЗВУКИ… СОГЛАСНОЕ ЗВУЧАНИЕ МУЗЫКИ».
Отыграв паузу, голос проговаривает вновь:
«МНЕ СЛЫШАЛОСЬ ШИПЕНИЕ СМЕШИВАЕМЫХ НА ХОЛСТЕ КРАСОК…»
