А она – эта барышня – будто порхала; движения ее были предельно понятны, не было в них никакого смысла потаенного или двойного дна во взгляде его, нет; она с любопытством озиралась по сторонам, и не останавливалась ни на чем, ни на одной детали, стараясь захватить всю картину в целом и сразу; и окружающий ее мир словно дрогнул, не выстоял перед этаким решительным несовпадением интересов и пошел ей навстречу – выглянуло солнце, настоящее теплое солнце, которого даже у самого подножия у гор, у самой столицы, на священной земле почти никогда не бывало; выглянуло солнце.
Лучи заботливо подводили наблюдательную девочку обратиться взглядом по сторонам, поглядеть, какими стали дома их в новом свете – освещаемые им для многих впервые; шепот самых прозорливых обращал внимание близстоящих на землю, под ноги – земля казалась ярче и ближе, ближе, намного ближе.
Девочка четырех лет стояла в странной задумчивости. Она постепенно опустилась на землю, сгребла в ладони песок, высыпала его с руки на руку и – тут же обратила взгляд свой на барышню, на маленькую светловолосую барышню, только что прибывшую гостью; обратила свой взгляд на нее, подверженная какому-то острому импульсу, который буквально вздернул ее с ног и бросил вперед. И девочка обрушилась на ту маленькую, тоненькую фигурку молодой девушки, облаченной в одежды исключительно самых светлых оттенков самых нежных тонов, самых близких к белому цвету, но избегающих на него походить и издалека.
Светловолосая барышня не только не удивилась тому, но приняла девочку как свою очень хорошую давнюю знакомую – словно с самого рождения знала ее; приобняла за плечи и попросила чуть-чуть подождать, пока будут выполнены все формальности.
Девочка была, как зачарованная, и как зачарованная она наблюдала, как барышня придирчиво, но, в то же время, предельно вежливо и непосредственно следила осмотром своих вещей – обязательной процедурой для всех новоприбывших. Кавалеры, облаченные в масть самого темного оттенка синего, крайне внимательно, но как-то необычно неловко и суетно выполняли свою работу – то и дело что-то валилось из рук то у одного, то у другого, и то и дело барышня вежливо поправляла их и указывала, как должно сложить все содержимое того или иного узелка и в каком порядке это следует – просто необходимо – делать; и сама в этом участвовала.
Она вела себя по-хозяйски и ничуть не торопила своих конвоиров. Когда же с вещами было кончено, то по всем правилам и традициям в сотый и сотый раз очередной гость переступил порог храма – нового, возведенного на том же самом месте, где уже не раз грудой обгоревших и разломанных досок раскидывались его предшественники; на миг барышня остановилась – ступив одной ногой на порог, слегка качнув носком и перешагнув его уже и правой.
Если бы посторонних пустили во внутрь в качестве зрителей, у них бы точно сложилось впечатление, что барышня уже здесь была, но когда-то давно, и, возможно, в другом храме – но новый возводили точной копией предыдущего; но это невозможно – по виду ей можно было дать от силы двадцать лет, тогда как последний разрушенный храм был сожжен более тридцати лет назад.
Но как она осматривалась!
Она оглядывалась так, будто вокруг было очень, очень красиво – сказочно красиво. Когда на самом-то деле ничего подобного не было – темные стены без всякой облицовки, еще слабо пахнущие лесом и создающим тем еще более волнительное ощущение пребывающим здесь, черный, как уголь, утоптанный пол – каменная земля, на которой кое-где все же пыталась пробиться редкими пучками мелкая и очень тоненькая трава – и ничего больше.
