Она закрыла коробку и устало облокотилась на подушки.
– Да, понимаю тебя, – только и смог сказать Лёха, тяжело тебе пришлось, сочувствую. И, неожиданно для себя, прижался к ней плечом, полуобнял. А сам подумал: «Зачем же она это мне говорит? Так сразу раскрывает картины своей тяжёлой жизни? Интересный душевный спектакль – рассказать о муже-поганце, который долго издевался над ней и сыном и потом как-то вовремя взял и умер. Или тонкий намёк на сдачу пробы на вирус для отказа от знакомства? Если это так, то она ещё тот фрукт. Ладно, посмотрим, как будет выходить из этой ситуации».
Успокоившись, Инна встала, спрятала коробку в недрах древней, советских времён, полированной стенки, и уже ровным голосом, который Лёха ну не мог спутать ни с чьим, сказала так, будто он жил здесь уже целую вечность: «Не уходи, сейчас поставлю чай, попьём с печеньками» и вышла на кухню.
– Да, вот это дела, – его душа зашлась от изумления. Пришёл просто проведать, а стал свидетелем целой трагедии, тут Шекспир явно отдыхает». Через несколько минут он уже сидел за полукруглым пластиковым столом и не столько пил ароматный кофе, сколько в очередной раз за короткое гостевание погружался в грустное прошлое своей новой знакомой. Вновь думая, что лучше было бы пить не «бразильский» эрзац-кофе, а глотнуть сразу «соточку» хорошего коньяка, чтобы реально прочувствовать жизненные передряги женщины, к которой он проникся глубоким чувством, пока что сострадания.
И, как будто подслушав его тайные мысли, Инна достала из верхнего шкафа бутылочку армянского коньяка, – Сама не пью, голова не переносит, но сейчас не могу, разревусь точно, что-то на сердце тяжело. Налей немножко». Пришлось даме уступить. Коньяк оказался так себе, разве что по этикетке армянский, но готов был и этот, почти коньяк, пригубить, ради жизненно изумительных, как чувствовал, душевных признаний симпатичной собеседницы.
– Я родителей не послушала, особенно маму, – рассказывая о себе, Инна гладила свою руку, словно хотела извиниться перед кем-то. Она очень хотела, чтобы я закончила школу и обязательно поступила в какой-нибудь институт. А мне вот, вздумалось пойти в местное педучилище, девчонки-одноклассницы говорили, что там очень интересно, да и мне нравилось возиться с малышнёй, чему-нибудь их учить. Откуда такое во мне взялось и как давно, сама не знаю.
Тайком отнесла документы в приёмную комиссию, и сказала родителям о поступлении уже потом, после приказа о зачислении. Деваться им было некуда, для вида поругали и смирились с тем, что я буду теперь учительницей начальных классов.
Учиться было интересно, да и время тогда было советское, по сегодняшним меркам, любопытное, а по теперешнему – совсем непонятное. В общем, потом пошла на работу, втянулась. А тут и замужество свалилось, как снег на голову. Я его не особенно-то и хотела, много занималась гимнастикой, мечты всякие лелеяла, но как-то не сложилась моя спортивная удачная судьба из-за травмы позвоночника. Да, впрочем, и жизнь потом оказалась далеко не сахарной.
– Инна помолчала, пригубила ещё из рюмочки, потёрла пальцы рук, – немеют почему-то, наверное, от нервов, – и продолжала: «Гуляла с будущим мужем Колей месяца два, он мне показался стоящим парнем, таким хватким, сильным внутри, порой даже дерзким. Я и сама не промах – молчу, молчу, а потом как вмажу словами..Потому разом купилась на его характер. Может стоило мне за такого идти, не знаю. А время тогда было лихое – начало девяностых годов. На кого-то нужно было опереться. Он в то время имел деловую профессию – моряк или ремонтник, бог там знает какой.. Но что-то с морем связано было. Значит, очень уж всем выгодная казалась. Тогда дикий дефицит всего был, а моряки процветали, барахло всякое из-за границы везли, можно было жить хорошо, припеваючи, это если с головой всё делать.
