Люблю тебя, Левобережье!
В выходные дни меня неудержимо влекло не в шумную Москву или областной центр, а на тихое Левобережье городка. Там, среди старинных зданий, церквей и храмов, я находила особое вдохновение. На этом берегу Волги, вдоль её холмистых склонов, возвышались пять домов Божьих, и я с упоением зарисовывала их изящные силуэты. Православные церкви, с их устремлёнными ввысь куполами, казались воздушными и лёгкими по сравнению с массивными каменными католическими соборами.
Мне нравилось наблюдать за величавым течением Волги, большими кораблями и стремительными пассажирскими теплоходами на подводных крыльях – «Ракетами» и «Метеорами». Великолепный собор, возвышающийся над деревянными серенькими покосившимися домиками, придавал пейзажу особое очарование. Издали эти домики выглядели милыми и игрушечными, словно сошедшими с полотен Кустодиева.
Со временем я заметила, что жизнь в этой части города текла особняком. Здесь не было потока приезжих – ни заводов, ни новых рабочих мест, ни высоток, меняющих силуэт улиц. Левобережье оставалось нетронутым временем, а его жители – истинными коренными романовчанами. Их предки веками жили на этой земле, а фамильные купеческие особняки передавались по наследству вплоть до революции. Даже после неё многое осталось по-прежнему: купцы и мещане не спешили покидать родные места. Правда, их просторные дома наполнились новыми голосами – сюда переезжали ремесленники и крестьяне из близлежащих деревень, превращая некогда уединённые особняки в многосемейные гнёзда.
На Левобережье все знали друг друга не только в лицо, но и всю биографию каждого семейства. Я часто ловила на себе любопытные взгляды. Неудивительно, ведь я была для них чужачкой. Я и выглядела не так, одевалась не так, не так говорила. Даже улыбалась не так. Здесь не было принято здороваться с незнакомцами. Даже если встретишься с кем-то нос к носу на узкой тропинке, тебя просто проигнорируют – пройдут мимо, словно перед ними пустое место. А я приехала из Франции, где, особенно в посёлках и небольших городках, люди приветствуют друг друга хотя бы улыбкой, если не словом. По привычке я тоже всем улыбалась, наверняка выглядя в их глазах странной, а то и вовсе блаженной. Со временем эта наивная привычка сошла на нет – я перестала раздавать улыбки направо и налево.
Днём любила посидеть не только на набережной, но и в парке за чтением журнала «Юность» или «Литературной газеты», взятых из читального зала библиотеки. Я подружилась с заведующей Натальей, она всегда была рада меня видеть. Мы беседовали о книгах и новых фильмах. Иногда я приходила с конфетами, пряниками и пластинками западных групп. Мы негромко включали музыку, пили чай.
Несколько раз я замечала высокого парня лет двадцати трёх – двадцати пяти, с пышной взлохмаченной шевелюрой и прищуренным взглядом. Он садился на скамейку напротив, метров за десять от меня, курил и исподтишка наблюдал. Я просто отмечала факт его очередного присутствия, не более того, но удивлялась, почему мы появляемся в парке каждый раз в одно и то же время.
Я уже привыкла к пересудам и взглядам на комбинате, когда тебя буквально изучают с головы до ног: во что одета, какой макияж, чем пахнешь… И уже не обращала внимания, а просто пропускала через внутренний фильтр. Ну, наблюдает парень со скамейки – и пусть наблюдает! С меня не убудет.
