Средь бела дня, на виду у всех, на скамейках парка Жардан Монсо влюблённые парочки растворяются в поцелуях. А я с учебником на коленях сижу на зелёном газоне среди студентов и растворяюсь не в любви, а в мудрёных формулах фотохимических цепных реакций.
Любовь витает и на этом зелёном газоне, а у меня – начало конца моих первых романтичных, платонических чувств. Ничто не предвещало такого финала. Ничто!
Ещё вчера мир вокруг ликовал, пел, танцевал. Мы стояли на набережной Сены у моста Александра III, со стороны парохода-ресторана, смотрели на тихую воду, и он сказал, что ничего лучшего в его жизни не было с тех пор, как мы познакомились. Его рука – уверенная, тёплая – лежала на моей. Он смотрел так близко, что я ощущала не только стук его сердца, но и трепет ресниц. Я тогда ещё не знала, что это было прощание…
А сегодня утром – тишина, разорванная лишь шуршанием красочного конверта. В конверте открытка с золотыми буквами, сообщающими о предстоящем торжестве. Бракосочетание. Его. С кем-то другим. Смотрю на открытку, а перед глазами всё ещё играют отблески ночной Сены, отражающие огни фонарей моста.
Ни слёз, ни крика, только глухая пульсация в висках и застывший вопрос: «Почему?»
Париж продолжает кружить в своём бесконечном танце любви. Но я уже в стороне, словно замерла между строк этой мелодии.
Романовск Приволжский. Осень 1975. Лина
Через год я оказалась в провинциальном российском городке Романовск Приволжский, на родине матери, где всё ещё проживали две её сестры. В городке возводилась вторая очередь текстильного комбината. К тому времени строительство основной части комплекса завершили, и в полную мощь работали льнопрядильный, ткацкий и красильный цеха. Возведение комбината имело статус Всесоюзной ударной комсомольской стройки, и мне не стоило усилий получить комсомольскую путёвку с гарантией трудоустройства и обеспечения жилья.
Конечно, родители пребывали в шоке, всячески отговаривали от столь опрометчивого решения: покинуть их самих и, главное, такую распрекрасную Францию.
Да, мы жили в Париже. Родители занимали скромные должности служащих в Посольстве СССР во Франции.
– Ты вообще в своём уме? Тебе одной на миллион желающих выпал шанс отучиться в Париже, иметь стопроцентную возможность на легальную работу и натурализацию. И всё это коту под хвост?! И чего ради?! Ладно бы ещё – в матушку-Москву, так нет, собралась в богом забытый Зажопинск, – негодовала мать. – Поймать Жар-птицу и променять её на серого воробья?!
Зажопинском мать называла свою родину, милый провинциальный городок, из которого она сбежала в Москву в том возрасте, в котором я распрощалась с Парижем. Колесо семейной истории повернулось вспять! Мать негодовала. Отец вздыхал. Но родители знали мой упрямый характер, и им ничего не оставалось, как смириться и вызвать на телефонные переговоры старшую сестру матери.
И я не свалилась на родственников с бухты-барахты, не стала обузой: администрация комбината предоставила комнату в общежитии в пятиэтажном доме со всеми удобствами. Из трёх таких высотных домов выросла новая часть провинциального городка. Улицу с этими «высотками», дворцом культуры, детским садиком, парикмахерской, продовольственным и промтоварным магазинами и кафе назвали Молодёжная. Комбинат стал градообразующим предприятием Романовска Приволжского.
Часть городка, расположенная на правом берегу Волги, в народе – Правобережье, произвела на меня впечатление неоднозначное: разбитые, ухабистые дороги, неказистые деревянные домишки, мокрые и серые от дождя, скудный ассортимент на прилавках продовольственных магазинов.
