Две жизни Лидии Бёрд - страница 28

Но, как и все на свете, сделка требовала неизбежной платы. Осознание того, что ценой может оказаться мое психическое здоровье, просочилось в меня, как ледяная вода.

Я ведь уже почти отказалась от бодрствования и отгородилась от всех в своей обычной жизни. Вчера по телефону огрызнулась на маму, да и Элли обвинила меня в дерьмовом поведении, когда заглянула ко мне, чтобы рассказать о новой работе. Я с трудом удерживалась от откровенного хамства, и все потому, что могла думать лишь о розовой пилюле, ожидающей на кухонной стойке. Сестра ушла через несколько неловких минут, ссутулив плечи и упав духом, а я лишь проводила ее взглядом, слегка испуганная, но не желающая при этом окликнуть ее – зов розовой сирены оказался слишком громким, слишком настойчивым, чтобы игнорировать его. И это была настоящая проблема: я видела путь впереди и он был усыпан раздавленными чувствами родных. Отчуждение и опустошение росли по мере того, как я уходила все дальше и дальше от близких ради другого места, другого мира, ради Фредди.

Я поставила пузырек с пилюлями на пол рядом с собой. После нескольких мучительных, полных сомнения секунд отодвинула его подальше.

Может, принимать их по одной через день? Или раз в три дня? Раз в неделю? Я нахмурилась, припомнив, что в субботу проглотила сразу две, желая встречи с Фредди, как нетерпеливое дитя. И это встревожило сильнее. Мне перестало хватать дозы, чтобы уйти глубоко в мою вторую жизнь, пусть я пребывала скорее там, чем здесь, и одновременно становилось труднее найти обратную дорогу домой.

Вторник, 29 мая

– Я подумываю о том, чтобы вскоре вернуться на работу.

Мама тщетно пытается скрыть удивление. Мы в ее маленькой, безупречно чистой гостиной, как обычно без тапочек, из уважения к кремовому ковру. Он ведь лежит не только в прихожей: мама обожает удачные покупки, так что ковра хватило на весь первый этаж. Для гостиной, а мы именно в ней, у мамы существуют строгие правила насчет того, что здесь допустимо. Никаких красных вин, нет-нет, и никакой цветной или темной пищи. Разрешаются белое вино и рисовая каша или пудинг. Я вовсе не шучу. Мы с Элли еще в школьном возрасте привыкли оставлять все «неправильное» в кухне. И несмотря на то что ковру добрых пятнадцать лет, он выглядит почти как новый. Диван прикрывает единственное пятно, которое невозможно вывести: будучи подростком, сестра как-то приползла домой на четвереньках, наглотавшись джина и черносмородинной наливки. Было Рождество, и она утром сходила в гости к своему приятелю менее чем на час! Это произвело впечатление. Вот только потом ее вырвало на мамин ковер, и она чувствовала себя больной на рождественском ужине.

– В самом деле? – спрашивает мама.

Я вижу, она пытается сообразить, что тут можно сказать. Я представляю, как мама выбирает между «давно пора, черт побери!» и «слава богу, наконец-то!». В итоге произносит то, что само собой срывается с языка:

– Милая, ты уверена, что готова?

Я пожимаю плечами и почти отрицательно качаю головой, хотя намеревалась утвердительно кивнуть.

– Просто уже не могу сидеть дома в одиночестве. И сплю я теперь лучше с теми пилюлями.

Чего я не говорю, так это того, что мне просто необходимо чем-то заняться. Чем-то ощутимым, чтобы сосредоточиться на реальном мире. Работа менеджера по проведению мероприятий в городском общественном центре, конечно, не настолько важна, как ракетостроение, но жалованье у меня приличное. В основном я сижу за столом и общаюсь со множеством людей. Руководители были добры ко мне и дали возможность прийти в себя, погоревать сколько захочется, но это ведь не может продолжаться вечно.