– Пытался. Прямо в лоб: «Хей, может, сходим за елкой?» И знаешь, что она ответила? «Я не в настроении для этого».
– Совершенно не похоже на Лили.
– А я о чем! В общем, отчаянные времена требуют отчаянных мер. Потому я и написал тебе.
– Но чем я тут могу помочь?
– Она говорила с тобой об этом?
Несмотря на воцарившееся между мной и Лэнгстоном временное перемирие, мне не хотелось выкладывать ему полную правду – что мы с Лили вообще мало о чем говорили после Дня благодарения. Время от времени мы ходили в музей или кафе. Время от времени целовались и позволяли себе чуть больше, чем поцелуи (нет-нет, ничего такого, чего нельзя показать по Си-би-эс»). Мы вроде по-прежнему были в отношениях. Однако эти отношения уже казались лишь видимостью.
Я не сказал этого Лэнгстону, поскольку стыдился того, что позволил нам с Лили дойти до такого. И не сказал этого Лэнгстону, поскольку боялся, что это встревожит его. Моя собственная тревога уже зашкаливала.
– Нет, мы не говорили о елке, – в конце концов ответил я.
– И Лили не приглашала тебя на церемонию ее зажигания?
Я покачал головой:
– Впервые слышу о ней.
– Так и думал. Видимо, на церемонию придут только члены семьи, участвующие в ней каждый год. Обычно Лили всем раздает приглашения. Но, похоже, у нее и на это нет настроения.
– Нам точно нужно что-то делать.
– Да, но что? Я буду чувствовать себя предателем, если пойду и куплю елку без Лили.
Я задумался, и мне пришла в голову мысль.
– Прибегнем к уловке?
Лэнгстон склонил голову набок:
– Я весь внимание.
– А если мне купить елку? В подарок. Елка будет частью моего рождественского подарка Лили. Она не знает, что мне известна ваша семейная традиция. Я просто заявлюсь с елкой, и все.
Лэнгстону явно не хотелось признаваться в том, что ему понравилась моя идея, так как это значило бы, что ему нравлюсь я. Однако спустя мгновение его глаза радостно вспыхнули.
– Можно сказать ей, что это подарок в честь двенадцати дней Рождества, – предложил он. – Как бы начало празднования.
– Разве двенадцать дней Рождества начинаются не после Рождества?
– Какая разница, – отмахнулся Лэнгстон.
Я сомневался, что все будет так просто, но попытаться стоило.
– Ладно. Я принесу елку. Ты сделаешь удивленный вид. Этого разговора между нами никогда не было. Верно?
– Верно.
Принесли наш заказ, и мы начали набивать рты. Минуту спустя покончили с едой, и Лэнгстон потянулся за бумажником – видно, чтобы оплатить счет. Однако он выложил на стол передо мной несколько двадцаток.
– Забери свой презренный металл! – возмутился я. Наверное, слишком громко для кафе.
– Не понял, – удивился Лэнгстон.
– Я сам обо всем позабочусь, – перевел я, отправив банкноты по столу к нему.
– Но ты же понимаешь, елка должна быть красивой. Самой лучшей.
– Не беспокойся, – сказал я ему и ввернул фирменную нью-йоркскую фразу, которая тут в ходу со стародавних времен: – Связи решают все.
* * *
Если ньюйоркцы не идут к елкам, то в декабре елки сами идут к ньюйоркцам. У магазинов шаговой доступности, двери которых в обычное время обрамлены корзинами с цветами, внезапно выросли целые хвойные леса: их пустые стоянки теперь «засажены» деревьями без корней. Некоторые заведения открыты чуть ли не до утра, на случай если кому-то вдруг приспичит приобрести рождественский символ в два часа ночи.
Одни владельцы этих хвойных местечек смахивают на людей, решивших отдохнуть малек от наркобизнеса и поторговать иглами попроще. Другие – во фланелевом прикиде, – похоже, впервые выбрались из какого-то захолустья и никак не могут опомниться, оказавшись в большом городе. Им часто помогают ученики, нуждающиеся в самой временной работе из всех временных работ. В этом году одним из таких учеников был мой лучший друг Бумер.
