Только знаку на мамином лбу она не могла найти объяснения.
– Что это значит? – спросила она скорее себя, чем Эмре.
– Я же не умею читать, – прошептал он.
Чеда пристально всмотрелась в знак, запоминая каждую линию, каждый изгиб. Глубину ран. Причудливые потеки высохшей крови, запекшуюся корку на длинных волосах.
Она знала, что никогда этого не забудет, даже если очень сильно захочет. Что-то громыхнуло: заскрипели, открываясь, ворота. Таурият казался огромным зверем, просыпающимся от спячки: вот он зевнул и выпустил из своей пасти отряд Стальных дев на высоких скакунах, звенящих сбруей.
– Пошли, – взмолился Эмре и потянул Чеду за руку. Чем ближе становились всадницы, тем сильнее он тянул, но прежде чем сдаться, прежде чем убежать вместе с Эмре в узкий проулок, куда не проехать коню, Чеда бросила взгляд на высокие башни Обители и сплюнула в пыль.
– Не ходи со мной, – велела Чеда, когда они вышли на Желоб. – Он тебя побьет.
Эмре ободряюще улыбнулся.
– Только если поймает.
– А если не поймает, получу я.
Эмре перестал улыбаться. В его больших карих глазах читалось искреннее сочувствие – Чеда, привыкшая к тому, что он все время шутит и улыбается, даже не знала, что Эмре может так смотреть.
– Мне она очень нравилась.
Чеда кивнула.
– Мама тоже тебя любила. – Она поцеловала его в щеку и решительно направилась к аптеке.
Дардзада ждал ее, но не стал ругаться. Просто окинул многозначительным взглядом, словно знал, что случилось. Знал со вчерашнего дня, что мама уйдет и не вернется, что Чеда найдет ее. Смотрел так, будто исполнилась наконец воля богов и все произошло как должно. Но Чеде все равно было, что думает Дардзада; она поднялась наверх и уткнулась носом в тюфяк.
Аптекарь пошуршал чем-то внизу, открылась дверь, впуская городской шум, и тут же захлопнулась. Наступила тишина, и с ней наконец пришли слезы.
Чеда потеряла маму. Она теперь одна на свете.
Пусть раньше они с мамой все время переезжали из одного конца Шарахая в другой, не знакомясь с соседями, не заводя друзей, зато всегда были вместе. Читали друг другу. Ездили в пустыню, часами танцевали с мечами. А на день рождения мама готовила Чеде сладкий кокосовый ласси.
Что Чеде осталось теперь? Дардзада? Ничего не осталось. Совсем.
Что она могла сделать? Как могла остановить маму? Ведь был же способ! Если б она хорошо вела себя у Салии… или просила сильно-сильно… может, мама осталась бы еще хоть на денек? Может, уйди она завтра ночью, все закончилось бы иначе?
Тысячи фантазий о том, как могло быть, проносились в голове, но усталость наконец взяла свое. Чеда заснула, надеясь, что это просто ночной кошмар, а когда она проснется, все будет по-старому. Но разбудил ее Дардзада. Он сидел на стуле рядом с ее тюфяком, держа маленькую книжку в кожаной обложке. Между страниц свисала цепочка с серебряным медальоном. Мамина книжка. Мамин медальон.
– Она велела тебе передать, – сказал Дардзада, но Чеда не хотела ничего брать. Все равно что взять оружие, которым убили маму…
Нет, глупость. Это была любимая мамина книжка со стихами и историями, а медальон – ее единственное украшение.
Чеда стерла с лица соленую корочку высохших слез и надела медальон, чувствуя его приятную, горестную тяжесть. Открыла книгу, долистала до маминого любимого стихотворения:
Под зимним небом засох тростник,
Камыш печально главой поник,
И дрозд, что пел свою песню летом,
