Чеда пыталась заснуть, но выражение, которое она увидела на лице Эмре, не давало ей покоя. Он был не просто напуган – в ужасе. Но так и не сказал, что его ужаснуло. Она видела, что Эмре скрывает от нее что-то, и ей было тошно врать ему самой. Но как рассказать правду?
«Да, Эмре, я распечатала послание, которое ты обещал доставить в целости и сохранности, а Осман поймал меня за руку, не благодари».
Пусть Чеда вскрыла футляр, волнуясь за Эмре, предательство есть предательство: она подставила друга перед Османом. На месте Эмре она перестала бы себе доверять.
Она полежала немного, заставляя мышцы расслабиться, чтоб стало не так больно, и наконец встала, налила в таз воды из большого кувшина. Сняла вчерашнюю одежду, которую не было сил стащить раньше, и принялась мыться – медленно, подмечая каждый синяк, каждую царапину.
Дела обстояли лучше, чем опасалась Чеда: хоть некоторые ушибы все еще зверски болели, ребра остались целы. Постыднее всего было заплывшее лицо – сообщение всем немногим, кто знал, что она работает на Османа: «Вот так мы поступаем с предателями, будь они сколь угодно с нами близки».
Лишь через час, не меньше, она смогла-таки одеться в фиолетовую галабию и закрытый черный никаб.
Галабия была недешевая, «на выход», и за год Чеда надевала ее только дважды, потому и выбрала сегодня. Чем меньше народу узнает ее на улицах, тем лучше – ей не хотелось отвечать на вопросы, не хотелось, чтобы любопытные приставали к Эмре.
Можно было, конечно, сперва долечиться, отсидеться, но странный камень в футляре не давал Чеде покоя. Хотела сперва дождаться Эмре, но он явно предпочитал, чтоб его не трогали.
Пусть гуляет, подумала она, выходя на базар.
Солнце забралось высоко, и она с досадой вспомнила, что после обеда у нее урок в Ямах. Конечно, учеников, наверное, уже предупредили, что она не придет, но все-таки следовало извиниться. Потом.
По сравнению со вчерашним днем народу на базаре поуменьшилось, но все же никто не обратил внимания, когда она подошла к прилавку Телы.
Пекарша как раз сидела на корточках перед печью, выглядевшей так, будто ее сложили из кирпичей, оставшихся после постройки мироздания. Ловко орудуя деревянной лопаткой, Тела как раз переворачивала четыре лепешки. Заметив Чеду, она вздрогнула от неожиданности, но тут же улыбнулась, крутанула лопату жестом заправского мечника и сунула в подставку.
– У меня там как раз хлебы поднимаются, и парочку еще никто не застолбил. А может, хочешь лепешку с пылу с жару? Есть с кориандром, с фенхелем…
Вместо ответа Чеда показала лицо.
– Сиськи Наламэ, что случилось?!
Она улыбнулась.
– Ничего, моя хорошая. Я не поэтому пришла.
– Уверена? Я могу сбегать за Сейханом, он не только специями торгует, но и припарками!
Чеда покачала головой.
Тела решила не настаивать: она знала, что Чеда, пожив у Дардзады, могла не хуже Сейхана сделать себе припарки.
– Мне просто нужен твой брат.
– Йосан?
– Дауд.
Тела зажмурилась, пережидая порыв горячего ветра, раздувшего пологи лотков, взметнувшего ее волнистые пряди.
– Зачем тебе Дауд?
– Хочу, чтоб он меня просветил. Его же из училища еще не выгнали?
Тела удивленно рассмеялась.
– Не выгнали, не выгнали. Но зачем…
– Можешь передать ему кое-что?
* * *
Чеда помнила Дауда мальчишкой, наводившим ужас на весь базар. Он носился везде как сумасшедший, переворачивал бочки, крал мясные лепешки, думая, что никто не видит, и даже тряс с покупателей мелочь, чего торговцы особенно не любили. Не раз и не два ему устраивали взбучку. Сперва его отец возмущался, но поняв, что это неизбежно, а убивать паршивца никто не собирается, махнул рукой. Даже Тела, добрейшая из женщин, бегала за ним с ремнем.
