– Слушаю тебя, м-м-м… – священник замялся, как обратиться к подопечному, не ведая его пола.
– Могу я не называть своего имени? – прозвучал в ответ дрожащий голос молодого человека.
– Конечно, сын мой, – выдохнул пастор. – Слушаю тебя.
Пастор был разочарован, возраст исповедующегося не предполагал серьезных проступков: пустяковая обида, первое разочарование, «театральная» трагедия, что-то в этом роде, юношеский максимализм, уткнувшийся прыщавым носом в стену выдуманной проблемы.
– Обстоятельства, приведшие меня сюда, – немного успокоившись, продолжил незнакомец, – печальны и носят интимный характер, но оставь я все как есть, могут привести к трагическим последствиям.
Речь не мальчика, но мужа, отметил про себя, не без удивления, священник, и сердце его наполнилось радостным ожиданием чего-то сто́ящего против нахлынувшего ранее скепсиса. Однако голос за перегородкой умолк, судя по всему, исповедующийся собирался с духом.
– Кхе-кхе, – прокашлялся священник. – Слушаю тебя, сын мой (излишняя робость юноши грозила оставить святого отца без обеда).
– Простите, Падре, – отозвались из-за шторки. – Я ненавижу отчима, понимаю – это грех, но отношения наши таковы, что грех мыслеблудия толкает меня на… – здесь молодой человек судорожно сглотнул, что не укрылось от уха опытного исповедующего. – Мечты об убийстве.
После сказанного за перегородкой облегченно выдохнули.
– Если ты доверишься мне, расскажешь подробнее, я, возможно, смогу помочь, – священник нетерпеливо поерзал на скамеечке.
– Простите, святой отец, – уже уверенным, ровным голосом сказал юноша. – Но я пришел не исповедаться, а просить объяснить возникновение греха как акта, противоречащего законам жизни, задуманным Богом.
«Ого! – изумился про себя Падре. – А юный богослов-то пришел в Храм со своим уставом».
– Ты слушал проповедь о грехопадении, что прочел я часом ранее?
– Да, – молодой человек прильнул к перегородке губами. – Но то были пустые слова.
Очередной вольнодумец, промелькнуло в голове священника, обычными, прописными нотациями такого не проймешь.
– Сколько тебе лет? – Падре начал прикидывать в уме: пятнадцать-шестнадцать.
– Семнадцать, – прозвучал ответ.
– Хорошо, – священник поправил рясу. – Тогда, чтобы ответить на твой вопрос, поменяемся местами, я исповедуюсь перед тобой.
За перегородкой безмолвствовали, и священник, трактовав сие молчание как согласие, начал:
– Мне было немногим более, чем тебе сейчас. В те светлые дни отрочества я, сирота с самого рождения, был взят из приюта епископом М. в услужение и при храме Пресвятой Богородицы перетапливал свечи, чистил закопченные оклады икон и хозяйский паллий после каждой трапезы. Во время литургии мне дозволялось находиться внутри одной из капелл, внимать слову истины, а заодно и приглядывать за приходом: кто во время чтения молитв крестится, а кто занят чем-то иным.
Занятие это, признаюсь, наскучило мне довольно скоро, храм посещали одни и те же лица, как правило, занимавшие – негласно, конечно, – определенные, привычные им места, и статистика, которую зачем-то требовал от меня епископ, имела вполне устойчивый и при этом весьма правдоподобный характер. Но однажды – о да, я до сих пор прекрасно помню этот день, – должна была начаться рождественская литургия, все, и я в их числе, были на местах, как вдруг в дверях собора появилась… Дама.
Голос Падре дрогнул:
