Каменная стена высотой в десять футов не показалась бы мне тогда препятствием, а уж перемахнуть через решетку ограды, усеянную железными лилиями и розами, чтоб вдохнуть аромат их живых оригиналов, – раз-два, дело сделано. Но едва ноги мои коснулись мягкой, ухоженной почвы, как чья-то рука схватила меня за горло и с силой припечатала к каменному столбу.
– Для воришки ты слишком груб, для шпиона – слишком глуп, – обдало меня невыносимым облаком чеснока. – Так кто ты?
Капкан цепких пальцев на шее немного ослаб, и я, закашлявшись, прохрипел:
– Я не вор и не враг, я послушник из монастыря Пресвятой Богородицы.
Пальцы на горле разжались полностью, кожаный фартук «отклеился» от моей физиономии, мужчина сделал шаг назад:
– И что же послушнику понадобилось в саду Дамы?
Надо мною возвышался человек с квадратной челюстью и широченными плечами, материала, пошедшего на пошив рубахи для этакого молодца, хватило бы на бом-кливер фрегата Ее Величества.
– Не стану скрывать, сэр, резонов, приведших меня в ваши нежные объятия, – пролепетал я, догадавшись, что скрывать правду бессмысленно, и коротко поведал ему свою историю.
Громила, состоявший, как выяснилось позже, при Даме в качестве садовника, внимательно выслушал меня.
– Поздравляю! – неожиданно дружелюбно воскликнул он. – Ты на пороге Третьего Рождества.
– Чего? – не понял я, припоминая, какое нынче июля, тринадцатое или четырнадцатое.
– Рождества греха, – садовник по-отечески опустил гигантскую ладонь на плечо, и ноги мои подогнулись от обретенного веса. – В тебе рождается грех.
– Но я ничего еще не совершил, – скрипя зубами простонал я, не в силах выдерживать груз дружеских объятий собеседника. Тот догадался и снял руку:
– Извини. Ты, отрок, уже согрешил мысленно, иначе стоял бы сейчас не передо мной, а у алтаря, или как там у вас это называется.
– Так и называется, – недовольно буркнул я, потирая плечо и раздумывая, насколько прав этот мой случайный обвинитель.
Садовник же, оглядевшись, заговорщицки продолжил:
– Знаешь, если меня увидят праздно болтающим с незнакомым юнцом, получу нагоняй от хозяйки, давай-ка укроемся вон там, за кустами бузины, и я расскажу тебе, что ждет каждого в канун его Третьего Рождества.
– Не уверен, что хочу это знать, – осторожно начал я. – Тем более в кустах бузины.
– Видишь эти руки? – садовник вытянул вперед две умопомрачительные клешни, натруженные, сильные и беспощадные. – Это руки палача, в прошлом, конечно. Я знаю о грехе более остальных, я полон им, я пропитан грехом насквозь, и я мучим им. Позволь мне избавиться от него.
– Открыть шлюзы? – догадался я.
Он кивнул:
– Черт с ней, с бузиной, отойдем хотя бы от ограды.
Мы укрылись в тени раскидистого каштана, усевшись на влажный газон из пряных трав, и громила начал вещать:
– Как рождается грех? Иногда незаметно, почти случайно, а иногда вымучивается, вынашивается, но уже не из интереса, простого человеческого любопытства, а с намерением, с планом, с расчетом и фантазией, и его рождения на Земле душе не избежать, ибо безгрешные продолжают обучение в других мирах, а коли воплотился здесь, то, стало быть, грех еще нужен тебе. И запомни: без Третьего Рождества не будет и Четвертого и всех последующих.
Рассказчик на мгновение умолк, но, поймав мой недоумевающий взгляд, продолжил с жаром:
– Мимо Рождества греха не пройдешь, его не пропустишь, да и волхвы знают свою работу, эти ребята тут как тут, – садовник весело подмигнул мне. – Появятся в срок. Дар Каспара из Кармического Совета, золото, в качестве напоминания, что «не все то золото, что блестит». По сути, это памятка об ответственности, коею понесет душа, решившись на грехопадение. Предложенная им «золотая монетка» окажется лужей дегтя, стоит тебе позариться на нее. По количеству морщин на лике Каспара поймешь, как много грешил до сего воплощения, а цвет кожи подскажет о тяжести греха, совершаемого в текущий момент (пока еще в тонком плане, в виде замысла), бойся Каспара-мавра, черноликого старца, быть может, вспомнишь слова эти и вовремя остановишься.
