Сомнений в том, что передо мной форменный еретик, двинувшийся разумом на почве сотен отсеченных голов и вырванных ног, у меня не возникло, и от осознания сего факта мурашки побежали по спине, на лбу выступила испарина, а сердце сжалось от страха. Рассказчик же, упоенный темой, как ни в чем не бывало продолжал разглагольствовать, уже позабыв об осторожности, довольно громко:
– Дар Бальтазара, Перевозчика, – смирна, напомнит входящему в грех о смерти физической оболочки, которую факт нарушения законов Вселенной и приближает. Но смирна не только «туман забвения», но еще и благовоние. Ибо и сам грех, и его преодоление (покаяние) есть Путь Познания, отвергающий однозначность и самого себя по сути, и инструментов его прохождения.
Бальтазар предстанет в Рождество греха перед взором души двуликим, он будет опечален, с одной стороны, и отнесется с пониманием, с другой (без осуждения), ибо грех энергетически плох, но это всего лишь мера духовного совершенства души.
Уверенный тон палача в отставке завораживал. «Интересно посмотреть, – подумал я, – как он рубит сучья и корчует пни».
Над дверью патио противно запрыгал колокольчик, садовник напрягся, собрался и… весь обмяк, словно торс титана был вылеплен из снега и первые лучи теплого весеннего солнца выявили всю его напускную важность и иллюзорную силу.
– Мне пора, прощай.
Признаюсь, на душе у меня после этих слов полегчало, и я, расслабившись, потерял бдительность и допустил непростительную ошибку, решив пошутить:
– А как же третий волхв, Мельхиор?
Направившийся было к дому садовник резко остановился:
– Мельхиор, Учитель, дар его, ладан, есть смола, прилипающая к крыльям души во время грехопадения и не дающая ей воспарить. Не греши, душа, предупреждает Мельхиор, и тогда не будет дара моего, связывающего и отягощающего.
Явится он, скорее всего, в виде неразумного дитя, ибо духовное развитие откатывается назад всякий раз, когда нарушается Заповедь, и всегда чуть дальше, на ступеньку ниже, чем было до грехопадения.
Он осклабился кривой улыбкой, которую, надо полагать, многие несчастные видели в свой последний момент на Земле, махнул рукой и еще раз подмигнул на прощание:
– Их не пропустишь, мальчик, как и свой грех.
Священник умолк, погрузив сам себя в воспоминания юности, взявшей его незримой рукой Дамы в черном и приведшей к садовнику, палачу и философу. Жизнь человеческая – это процесс, с одной стороны, неустойчивый, не просчитываемый и оттого пугающий, с другой – весьма стабильный и достаточно прочный, а посему – страх перед грядущим, полным неизвестности, надобно заменять мудростью смирения, чем падре и занялся в стенах храма с той самой поры, как вернулся из сада, обновленный, озабоченный и притихший в ожидании Рождества собственного греха.
– Святой отец, – раздалось из-за перегородки. – Вы здесь?
– Да, сын мой, – Падре тяжело вздохнул. – Я всегда здесь.
– А что вы думаете, – голос юноши заметно дрогнул, – о тех словах садовника?
Падре поправил съехавший нагрудный крест и улыбнулся:
– Они оказались пророческими, все трое явились ко мне той же ночью, и вот что, сын мой, я услышал от каждого. Первым возник пред закрытыми очами моими Каспар:
– Я, Каспар, Высший Дух и представитель Кармического Совета, призван наблюдать за исполнением Контракта, который гласит сопротивление греху, а посему выступаю в роли… нет, не искусителя, но дарителя злата как символа земного искуса, блеск коего ослепляет сознание перед грехопадением, как пустынный мираж, способный убить путника, заставив его, обессиленного уже, поверить в свою иллюзию и помчаться навстречу в надежде на мнимое спасение и тающее в раскаленном воздухе наслаждение.
